Александр Андреевич на миг замялся.
— Возникло подозрение, — сказал наконец, — что в нашей канцелярии есть чиновник, подкупленный кем-то из иностранных послов, а может, и несколькими для передачи государственных тайн.
— Этого еще не хватало, — возмутилась царица. — Выясните и строжайше накажите. Терпеть не могу, когда следят за каждым моим шагом, как собаки из подворотни, чтобы потом куснуть за икру. Перед отъездом известный вам французский подданный Робер-Дамас просился в флигель-адъютанты. Думаю, что по совету графа Сегюра. Отказала. Не имела еще я в своих покоях версальского шпиона.
Отпустив Безбородко, подошла к статс-секретарю.
— Александр Васильевич, голубчик, — спросила вкрадчиво, — почему так долго стоим? Кони устали или квартиры для моего двора не подготовлены?
Храповицкий вытер вспотевшее лицо большим батистовым платком, хотя в дорожном кабинете императрицы не было жарко.
— Государыня, — ответил сдавленным голосом, — произошел небольшой казус.
— Какой? — по-кошачьи, будто перед прыжком, прищурилась Екатерина.
— Крестьяне здешних помещиков, ветхие срубы и мазанки которых разрушили, чтобы не опозориться перед вашим величеством, подняли шум, вышли на дорогу с бабами и детьми малолетними...
— Кто разрешил помещикам такое самоуправство?! — даже побледнела царица.
— Они, государыня, придерживались высочайше скрепленного в Сенате приказа. А в нем записано: «В местах проезда кареты императрицы дома отремонтировать, стены выбелить, крыши и ограды покрасить. Все же сгнившие, трухлявые, убогие строения — поломать, чтобы не портили вида. Окна же и двери отремонтированных украсить сосновыми...»
— Хватит, — оборвала его Екатерина. Она хорошо знала, какая феноменальная память у статс-секретаря. — Но ведь там не написано, что моих подданных надо лишать жилья и выгонять на трескучий мороз?
— Не написано, — покачал головой Храповицкий. — Помещики действовали уже по собственному усмотрению. Ведь крестьяне же, государыня, их собственность.
— Что из того? — возразила царица. — Мне подданные живые нужны, а не покойники. Если придется воевать — с султаном или королем шведским, кого рекрутировать будем? Немцев, которыми я заселяю российские пустоши, или самих помещиков бестолковых? Ах, — махнула рукой, — здесь уже ничем не поможешь. Возьмите же, голубчик, с собой гвардейцев и поговорите с этими несчастными. Вас послушаются, я знаю. С богом.
Храповицкий откланялся. На снегу догорали костры. Над дорогой мела поземка. Усы у гвардейцев заиндевели.
— Марш! — скомандовал толстощекий капрал эскадрону, и застывшие кони, почувствовав на своих боках острые шпоры, взяли с места в карьер.
Следом за всадниками, разрезая полозьями тонкий наст, промчался вперед санный возок с посланцем императрицы. Сквозь посвист ветра его слух, привыкший к придворным перешептываниям, чутко улавливал людской плач, сдавленные стоны и проклятия...
Через полчаса длинная гусеница пышного царского поезде потянулась дальше, оставляя позади тлеющие головешки на снегу. Проехали Порхов, Великие Луки, Усвят, Поречье. В каждом уезде венценосную гостью встречали дворянские депутаты во главе с предводителем. Тысячи крестьян, согнувшись в поклоне, стояли на морозе с непокрытыми головами.
— Видите, как любят нашу государыню, — сказал как-то Дмитриев-Мамонов, протерев глазок на замерзшем окошке кареты.
— Ага, аж посинели от счастья, — подпустил шпильку Нарышкин: любимец императрицы позволял себе некоторые вольности.
— Не насмехайтесь, — сухо ответила Екатерина, — русские мужики выносливы. А что много их — неудивительно. Когда цыгане водят медведей по ярмарке — еще большие толпы собираются.
В города въезжали через триумфальные арки, украшенные хвоей, разноцветными лентами и фонарями. Вверх летели огненные рои потешных ракет. Молодые дворяне на конях с богатой сбруей и белоснежными плюмажами[59] на гривах дополняли гвардейский эскорт, придавая ему торжественный вид.
Екатерина с ближайшими придворными останавливалась на ночлег в только что воздвигнутых дворцах, роскошно меблированных по распоряжению Безбородко. Для полномочных послов и многочисленной свиты императрицы отводились лучшие купеческие дома и загородные усадьбы помещиков. Глухие провинциальные городки словно пробуждались от зимней спячки. Их патриархальная тишина взрывалась салютами и фейерверками.
В иллюминированных дворцах устраивались пышные банкеты, поражавшие иностранных министров и их сопровождение количеством и богатством напитков и яств, драгоценной посуды. Очумевшее от счастья местное дворянство танцевало на балах с самой царицей, угождало ее вельможам и даже слугам, надеясь на монаршую ласку. Пореченский помещик Брызлин умолял Безбородко замолвить словечко перед императрицей, чтобы тысячу дарованных ему душ записала в пожизненную и наследственную собственность.