— Чего опечалились? Царица приедет, пряников привезет. Сам пожевал бы, так зубов нет, сгнили на Кильчене, на болоте вонючем. — Блаженно улыбаясь, положил кругленькую голову на плечо.
— Ты доболтаешься, рога скрутят, — сверкнув единственным глазом, предостерег сосед.
— Так скрутили уже, разве не видишь? — повозил Савва ладонью по желтоватой, как дыня, лысине. — Скрутили и стреножили, не убежишь от царицыных пряников, хи-хи-хи.
Чигрину показалось, что в его бегающих глазах на короткий миг вспыхнули едкие огоньки. Стал внимательнее прислушиваться к этим россказням, пока не почувствовал свое бессилие перед этим человеком. Никак не мог растопить застывший воск его шутовской улыбки, увидеть, что на самом деле скрывается за нею. «Мало мне мороки, — подумал Андрей, — в собственной душе разобраться бы».
А тут еще беда случилась: помяло в каменоломне его товарища по несчастью — Федора Прищепу. Вместе онй откалывали массивную глыбу. Одни загоняли молотами в продольные трещины тяжелые чугунные клинья, другие, забравшись на верхний выступ, упирались в глыбу палками. В это время с низких серых облаков сеял мелкий, вперемешку со снежной крупой, дождь. На покрытых плесенью лишайников каменных выступах ноги скользили. Люди прижимались друг к другу, напрягали мышцы, чтобы удержаться, не сползти по крутому, ребристому склону. На вспотевших лицах мгновенно таяли холодные белые крупинки. Наконец глыба покачнулась. Каменоломы отскочили в сторону. Прищепа потянул палку, но ее противоположный конец был зажат тяжелыми камнями. Прищепа налег грудью со своей стороны, чтобы, приподняв глыбу, столкнуть ее, и потерял равновесие. Мокрая палка вырвалась из рук, Федор, скатываясь, больно ударялся об острые выступы и раздробленные камни.
В сознание он пришел в общей мазанке, куда его перенесли два солдата. Дышал тяжело, будто ему не хватало воздуха. В помятой груди хрипело, запавшие щеки то и дело вздрагивали от глубокого кашля.
— Где сынок мой, Тарас? — прошептал он пересохшими губами, силясь поднять голову.
— Лежите, тато, я здесь, — склонился над ним мальчонка. — Что у вас болит?
— Все. Знать, отходил я уже свою борозду... Хоть ты, сынок, будь осторожнее. Мать ждет...
— Выздоровеешь, Федор, — уверенно сказал Андрей. — Нам еще с тобой рано ставить на себе крест. Попей вот, — поднес он к его рту кружку с травяным отваром, — Савва приготовил.
— Ага, — закивал тот, — выпей, уснешь — и легче станет, по себе знаю.
Он тоже стоял на коленях возле Прищепы, заглядывая в его лицо.
— Степью... запахло, — отпив из кружки и опуская голову, тихо промолвил Федор. — Как там моя Ульяна?.. Настрадалась, наверное.
— Все страдаем, — сказал Савва, — потому как хлебец на шляху не валяется... А ты отхлебни, отхлебни еще моего зелья, — кивнул на кружку, — быстрее оклемаешься...
Чигрин не узнавал этого человека. Когда потерявшего сознание Федора понесли наверх, Савва тоже засеменил следом. «Его еще не хватало», — с досадой подумал тогда Андрей, подсобляя двум пожилым солдатам. Но, увидев, как тот хлопочет в своем углу над какими-то узелками, бегает к кашеварам за кипятком, успокоился. Стало быть, не с плохими намерениями пришел человек. Пока зелье настаивалось, Савва рассказал Чигрину, как он гатил болото между реками Кильчень и Самара под первый город — Екатеринослав.
— А тут же, за Кайдаками, что строят? — спросил Андрей.
— Тоже Екатеринослав, только сухой уже, он здоровее для людей, потому как на высоких кручах. А там, возле Самары, будто в яме строили. Загачиваешь растреклятое болото, загачиваешь, аж глаза на лоб лезут, а дышать все равно нечем. Болели многие. На кладбище больше поселялось, чем в городе. Если бы не эти травки, мне самому была бы крышка. — Савва погрустнел, притих, не раздражал уже Андрея ехидным смешком.
— Для чего же такое гиблое место выбирали, — удивлялся Чигрин, — разве земли мало?
Савва скользнул по нему мутными глазами:
— А чтобы государыне угодить. Царь Петр на болоте когда-то новую столицу выстроил, а чем же, мол, она хуже? Только царица, говорят, сама отказалась. Смерти, наверное, испугалась. А что, там окочуриться недолго. Она сразу смекнула, на здешнее место указала пальцем.
— И откуда ты все знаешь? — пораженный осведомленностью этого неприметного, даже никчемного на вид человека, спросил Андрей.
— Потопчешься с мое на грешной земле, сыграешь в жмурки с костлявой — и ты прозреешь, — ответил уклончиво.
С того дня между Чигрином и Саввой установились какие-то странные отношения. Они вместе ухаживали за Прищепой, заботились о Тарасе. Когда же Андрей начал требовать у маркшейдера, чтобы он перевел Федора в более теплое помещение, Савва промолчал, не поддержал. Чигрин заметил, что он вообще избегает каких-либо столкновений с начальством. Даже к капралу подлизывается. Андрей недоумевал: как же так — за ужином так пренебрежительно отзывался о царице, а стоило увидеть маркшейдера — сразу же пошел на попятную.