Перед глазами Сегюра до сих пор еще стояло решительное лицо Потемкина, он подумал, что надо бы предостеречь Шуазеля от обострения отношений с русским послом, хотя сам же и советовал ему в секретных депешах поддерживать боевой дух союзников. Он встал, ступил на толстый, пушистый ковер, которым был застлан почти весь пол. Услужливый лакей уже застыл рядом с фарфоровым тазом для умывания и длинным, похожим на саван, полотенцем.
Екатерина позаботилась о своих «карманных министрах», как назвала она иностранных послов. Сегюр занимал в Киеве отдельный дом из десяти комнат, обставленных богатой мебелью. Царица прислала ему дворецкого, камердинера (на время отсутствия Еврара), поваров, официантов, гайдуков, кучеров, форейторов. Стол сервировался утонченным серебром и севрским фарфором. Даже в своем родовом замке на Сене Луи-Филипп не мог позволить себе подобную роскошь. За месяц, пока Еврар находился в Париже, он даже разучился вставать рано. Допоздна залеживался в постели, нарушая им самим же заведенный распорядок. Знал: потом дошлый Еврар не даст понежиться.
— Почему так рано звонят? — спросил, подходя к бюро, чтобы дописать начатую накануне депешу.
— Разве вы забыли, граф? Сегодня же день тезоименитства[71] русской императрицы, — напомнил Еврар. — Вы приглашены во дворец. Когда прикажете подавать экипаж?
Сегюр посмотрел на каминные часы.
— В девять.
Он достал из золотого медальона маленький ключик и отпер им инкрустированную перламутром шкатулку, в которой хранил секретные бумаги, свою записную книжку в зеленой сафьяновой обложке, письма от жены, драгоценности. В отдельной ячейке посверкивал усеянный бриллиантами овальный портрет Екатерины, оцененный придворным ювелиром в тридцать тысяч рублей. Царица преподнесла ему свою драгоценную парсуну[72], роскошные сибирские меха и сорок тысяч франков в ознаменование успешного завершения торговых переговоров и подписания трактата. Русские министры тоже были щедро вознаграждены королем. Можно было бы уже возвращаться во Францию, если бы не это путешествие в Крым в свите русской императрицы и не новые инструкции Монморена, переданные устно через Еврара. Он должен был секретно сообщить Шаузель-Гофье о количестве войск в Новороссии, о боевом оснащении кораблей, строящихся на херсонских верфях. Луи-Филиппу не в новинку уже было сочетать открытую дипломатическую деятельность с тем, что на его родине называли коротким и не совсем приятным словом гуигнер[73]. В коллегии иностранных дел Сегюр одно время имел даже подкупленного канцеляриста, который, незаметно проникая в его дом, передавал из уст в уста кое-какие служебные тайны. Сегюр тщательно мыл руки после ухода доносчика, знал, что, выслушивая его, он унижает свое дворянское достоинство. Но оправдывался перед собой тем, что служит королю.
Сегюр вынул из ячейки и повертел в руках портрет царицы, которая была изображена в украшенном мехом голубом платье. Высокая прическа открывала выпуклый лоб. На полном, с тяжеловатым подбородком лице — горделивость уверенной в себе повелительницы, привыкшей к послушанию. Помнилось, что именно с таким выражением внимала Екатерина киевским впечатлениям иностранных послов. Он тогда не стал выражать чрезмерный восторг от города, как граф Кобенцль, не поддержал и Фицгерберта, видевшего одни лишь руины. «Киев, — сказал он как можно более проникновенно, — навевает воспоминания и вселяет надежду большого города». В тот же вечер во время бала Дмитриев-Мамонов шепнул, что его ответ более всего понравился государыне.