Выбрать главу

— Милостивейшая государыня, паства достопамятного града сего, сподобившаяся высочайшей благости зреть в храмах монарший лик, — велеречиво заговорил Самуил, — воздает хвалу и благодарность за щедрость десницы твоей, которая одарила подданных, умиротворив их души.

— Так кого же она умиротворяет, паству или пастырей? — послышался шепот. Краем глаза Сегюр увидел сановного придворного пересмешника Льва Нарышкина. Слушая митрополита, он перешептывался с Марией Саввичной Перекусихиной. — Неужели и киевские поселяне теперь будут ходить вот так в золоте? — прикидываясь наивным, тихо спрашивал он камер-юнгферу. На его пухленьких щечках играл детский румянец.

— Ах, оставьте, граф, — полуприкрыв лицо веером, шепотом отвечала Мария Саввична. — Нашу чернь деньги и золото только развратили бы. Видели, сколько на гульбище перед дворцом хлеба нарезано?

— Как же, как же, видел, — лукаво взглянул на нее неугомонный обер-шталмейстер, — и рыбу на веревочках, и чаны с питьем. А еще сегодня после бала грандиозный фейерверк над Днепром готовят. Ширков сказал мне по секрету, — он наклонился к самому уху собеседницы, — что обойдется этот потешный фейерверк в тридцать пять тысяч. Вот так. И поселянам радость. Стало быть, и для них червонцы будут пылать.

Перекусихина ничего не ответила, только посмотрела на графа со снисходительным выражением лица: что поделаешь со старым шутником...

III

Они долго слонялись по грязным улочкам Подола, пока не набрели на стиснутый с обеих сторон кручами узвоз, ведший в верхний город.

— Может, вернемся? — заколебался Петро. — А то еще разыскивать начнут.

— Я ж договорился, — успокоил его Сошенко, — что только побудем на гульбище возле дворца — и назад. Интересно все-таки посмотреть, что за чудеса там.

— Не повстречать бы кого-нибудь из монастырских, — продолжал сомневаться Бондаренко.

— Нашел чего бояться! — словно бы даже рассердился Иван. — Да они уже и забыли о твоем существовании. Позакрывались в кельях, деньги считают и думают, чем бы еще угодить царице. Знаешь, сколько она им отвалила за вотчину? Ого! В смальце купаться будут.

По-весеннему ласково пригревало солнце, сердито покрикивали на прохожих кучера купеческих экипажей, которые один за другим катились на Печерск. Внизу, под деревянным настилом подольских улиц, чавкало болото, а на возвышении конские копыта уже взбивали рыжую пыль. Проходя городом, Петро чувствовал себя так, будто впервые видел и его зеленые холмы, разделенные глубокими ярами, и неказистые, в большинстве своем деревянные дома вдоль немощеных улиц, и стены монастырей, и каменные колокольни, стоявшие на кручах, будто витязи в золотых шеломах...

А прошло ведь всего лишь три месяца.

...Тогда, двадцать девятого января, Петро Бондаренко так и не вернулся в Лавру. Ивану не пришлось долго уговаривать его. Петро сам понимал, что не сможет дальше прозябать в послушнической келье, покорно склоняться перед теми, к кому испытывал отвращение.

Сошенко отвел его к своему дальнему родичу, проживавшему на Куреневке, пообещав наведываться как можно чаще, чтобы вместе готовиться к путешествию.

— Как только лед тронется на Днепре, — говорил он уверенно, — раздобудем лодку и махнем, браток, вниз по течению. Пускай тогда догоняют!

Петру и самому не терпелось. Считал уже не дни — часы, а они тянулись, тянулась и их жизнь в заметенных снегом проулочках Куреневки. Подгонял время знакомой работой — плел корзинки, которые семидесятилетний хозяин Аверьян Глица, живший бобылем, менял на ярмарке на хлеб и пшено.

В середине марта ждали ледохода. Дед Аверьян заверял, что река всегда вскрывается именно в эту пору. Но промелькнуло уже и двадцать дней, а Петро все еще ходил напрямик за красноталом на острова под Черторой.

Зима отступила за одну ночь. Поспешно, в сумятице, как отступает вражеское войско, на стан которого напали внезапно. С вечера подул влажный ветер, в небе сгустились косматые тучи, разразилась гроза.