— Видел гостя? — обронил Сошенко, когда стихли шаги француза. — Заблудился, что ли?
— Он думал, наверное, что здесь бальный зал, — налегая грудью на тяжелую ручку весла, улыбнулся Петро.
— Это ты точно подметил, — сказал Иван, — бы-ы-стро сбежал вниз, только серебряные пряжечки посверкивали на туфлях. А увидел нас и застыл почему-то как вкопанный.
— А ты хотел, чтобы он в танец пошел? — шутя спросил Бонренко, хотя у самого уже ломило спину от непрерывного нагибания, горячий пот щекотал виски.
— Хотел, а как же, — сверкнул глазами Иван, крепче обхватывая пальцами скобу весла, — но разве ему до танцев было? Стоял ни живой ни мертвый. Чем мы его напугали?
Петро и сам удивился, увидев, как остановился в нерешительности у трапа французский пан, занимавший наверху роскошные каюты. Постоял с растерянным видом и быстро полез назад. Шкипер едва успевал за ним. «Значит, что-то закрутило в носу», — думал, поглядывая сквозь отверстия для весел — порты — на зеленые луга, раскинувшиеся до самого горизонта вдоль левого берега.
На молодой траве между перелесками паслись большие стада скота, седыми облачками передвигались отары овец. На широкой песчаной косе сбился у берега табун разномастных коней. Поодаль виднелся всадник-табунщик, пригнавший их на водопой. Кони вытягивали гривастые шеи, прядали ушами, настороженно прислушиваясь к шуму взбудораженной веслами реки. С их влажных губ, посверкивая, капала вода. Время от времени с косы долетало тонкое, протяжное ржание, и Петро чувствовал, как в груди от этого вздрагивает, начинает тревожно звучать какая-то щемящая струна. Будто кто-то звал его туда, на берег, молил о помощи, а он не мог оставить весла и откликнуться на этот зов.
— Что за наваждение? — снова заговорил Иван. — Ни села, ни хутора, а от множества людей и скота в глазах рябит.
— А ты разве забыл о нашем разговоре с лирником? — спросил Бондаренко, потому что уже начал догадываться, откуда на прибрежных лугах взялись гурты скота и толпы людей.
— Почему же, помню, — ответил Иван, посматривая сквозь весельный порт наружу. — Одного не возьму в толк, браток: людям куда деваться? — И, нахмурив выпяченный лоб, закончил: — Неужели вот так в степи и ночевать?
Но что мог ему ответить Петро? Он и сам не видел ни одного строения на залитых еще кое-где водою лугах. А уже день клонился к вечеру, и от одиноких деревьев на берегу стелились длинные тени. Оттуда на разгоряченные тела гребцов повеяло освежающей прохладой. Но Бондаренко знал из опыта собственных странствований, как в это время года холод еще пронизывает до костей ночью под открытым небом: А спрятаться бедным людям некуда, их хаты остались в десятках, а может, и сотнях верст отсюда.
Поздним вечером флотилия бросила якорь в удобном изгибе правого холмистого берега. На кручах запылали костры, на воде заиграли кроваво-красные отблески. На расцвеченной пестрыми флагами галере «Десна» зазвучала бодрая музыка. Втягивая весло внутрь, Петро видел, как от их судна отчалила небольшая лодка с французом, заглядывавшим днем на гребную палубу, и высоким горбоносым господином в зеленом сюртуке с золотыми пуговицами. От других галер тоже отплывали лодки с придворными, военными, иностранцами, направляясь к озаренной огнями «Десне».
— К царице на гулянье сбегаются, — над самым ухом прошептал Иван, — слышишь, как музыканты стараются, даже эхо по Днепру идет. — Он сплюнул за борт: — Проклятое весло! Гребешь руками, а валит с ног.
Петро тоже слушал музыку, отдаленные голоса, а в голове от усталости будто шмели гудели.
На рассвете (казалось, только прикоснулся щекой к старому тряпью) их растолкали. Флотилия снималась с якоря. Громоздкие суда одно за другим выплывали на середину реки, но и на быстрине двигались медленно. Что-то случилось с погодой в течение ночи. Петро почувствовал, как ноет тело и тяжелеет весло в руках. Иваново лицо тоже оросил пот. Не хватало воздуха. На гребной палубе стояла гнетущая тишина, слышно было лишь, как поскрипывают весла в дубовых кочетах[78] и тяжело дышат люди.
Не прошли и трех-четырех миль, как потерял сознание парнишка лет восемнадцати, орудовавший веслом на второй банке вдвоем с мрачным на вид, молчаливым человеком. Бондаренко заметил, как упала на рукоять весла коротко остриженная голова гребца и он начал сползать на просмоленные доски палубы. Его сосед не растерялся. Мигом подхватил ослабевшего и, слегка поддерживая его, энергичным движением жилистой руки втянул весло. Уложив своего юного напарника головой. к отверстию-порту, смочил его бледные щеки и лоб из жестяной фляжки, которую носил на широком поясе, и парнишка открыл глаза.