— Отошел? Ну и хорошо, — впервые заговорил молчун. — А теперь давай поднимемся наверх, — помог он привстать ослабевшему юноше, — там легче будет дышать.
Поддерживая его за локоть, подвел к трапу и уже ступил было на первую ступеньку, как часовой наверху угрожающе предостерег, чтобы дальше не поднимался, и с грохотом закрыл люк у него над головой. Хмурое лицо старшего гребца побагровело.
— А ну выпусти нас из этой душегубки! — крикнул он возмущенно, трахнув тяжелым кулаком в крышку. — Хлопец потерял сознание, слышишь?! Ему дурно. Выпусти немедленно! — И снова намеревался ударить кулаком, но его остановил седовласый боцман, поднявший исклеванное оспой лицо с сабельным рубцом от виска до подбородка.
— Оставь, голубчик, не горячись, — сказал он. — Ему, — повел глазами в сторону все еще бледного юноши, — и здесь полегчает — молодой. А тебе, голубчик, бока намнут, еще и в кутузку посадят на полсухаря в день. Разве не знаешь? — покачал головой и, подождав, пока гребец немного остынет в своем гневе, как всегда рассудительно объяснил: — Там, наверху, французский граф и еще какой-то чужой пан в каютах помещаются. А кто же будет показывать им, голубчик, нашу беду?..
Не успел он закончить, как судно резко качнуло. Раз и еще раз. Молодой гребец еле удержался на ногах, обхватил обеими руками круглый стояк у трапа. Сквозь порты на гребную палубу с шумом и холодными брызгами ворвались тугие струи ветра. Бондаренко хотел выглянуть наружу, посмотреть, что там случилось, но новый шквал сотряс галеру, разворачивая ее поперек течения. Стервенеющий ветер налетал с такой силой, что судно едва не зачерпывало бортами воду. Гривастые волны бесконечными табунами диких коней неслись по широкому Днепру, и Петро видел сквозь отверстие, как взлетает и проваливается куда-то в бездну высокая корма передней галеры.
Внезапная буря словно бы оглушила на какой-то миг гребцов, внесла разлад в их размеренные движения. Кое-кто растерялся, впервые, видимо, попал в такую качку. И в эту трудную минуту, пересиливая шум волн и завывание ветра, над головами людей прозвучал неожиданно громкий, хотя и довольно спокойный голос старого боцмана, стоявшего возле рулевого:
— Пра-а-а-вый бо-о-орт! Гребок! Левый — сушить! Правый — гре-е-бок! Левый — табань! Голубчик, скобу вниз, — кинул попутно кому-то из гребцов, — оба борта — гре-е-бок! Гребок!
Подавая команды, седой боцман, казалось, помолодел на глазах, распрямил сутулые плечи, выпятил грудь. Даже лицо его изменилось, стало подвижнее, а во взгляде появилось больше решительности. Гребя, Петро видел перед собой не отяжелевшего с годами, а молодого, умелого воина-запорожца, который ходил на чайке[79] против турецких шебек в лимане, взбирался с саблей в руке на крутые валы Кинбурна, где в стычке с тремя янычарами не смог уклониться от острого ятагана, хотя и свалил басурманов.
В ту кампанию боцман был награжден серебряной медалью «За оказанные отлично храбрые противу неприятеля поступки». Бондаренко сам держал ее в руках, а боцман и не кичился этой наградой. «Отошло, отшумело, как и молодые годы», — говорил он, вспоминая походы под Очаков и Хаджибей с войсковым старшиной Третьяком. Но Петро увидел сегодня, что еще не отшумело! В жилах старого боцмана еще бродит его молодость. Возможно, именно она и позвала его в это нелегкое для пожилого возраста путешествие...
Подчиняясь дружному натиску весел, галера постепенно разворачивалась против ветра по течению. Бортовая качка сменилась килевой, но и она постепенно ослабевала. Рассекая, будто ножом, белесые гребни волн, захлестывавших иногда гребную палубу, судно шло вперед. Другие галеры тоже справились с бурей, одолевая шквалистый ветер, снова выстраивались в кильватер. Только самая длинная — «Днепр», которую притиснуло к берегу, не могла сойти с песчаной мели. Двадцать пар весел энергично взлетали над волнами и опускались на воду, а тяжелое судно лишь покачивалось, тускло посверкивая стеклом и позолотой изысканных павильонов на верхней палубе.
— Не позавидуешь царице, — шепнул Иван, табаня вместе со всеми, чтобы придержать галеру, не выскочить вперед флагмана.
— А чем ей плохо? — скосил в ту сторону печальные глаза Петро. — Сидит себе в кресле или на диване мягком — и горя ей мало. А матросы вон жилы вытягивают.
Наконец-то царская галера вздрогнула и резко подалась вперед, будто бы ее подтолкнула какая-то невидимая сила. Гребцы налегли на весла, выводя тяжелое судно на середину реки, подальше от коварных мелей, и флотилия двинулась в полном составе.