— Почему копия свидетельства о рождении? — поднял глаза Макс. — Где оригинал?
— Понятия не имею, — развёл руками Руслан Константинович. — Здесь всё, что нам передали. Наверное, затерялось где-то. Я вижу, твою девочку переводили из интерната в интернат, а это такой бедлам… Как у нас всё делается? Её в одну сторону, документы в другую. А, может быть, в самом детдоме секретарша-раззява сунула бумажку не в то дело, так она там и лежит до сих пор. Главное, что всё остальное на месте. Но, если будут проблемы с документами, обращайся ко мне, всё решим.
— Где Вита? — спросил Макс.
— Дочка твоя здесь, с ней всё в порядке. Присмотр, уход… Все дела.
— Я должен с ней поговорить.
— Безусловно, — блеснул зубами Шабарин. — И увидишь, и поговоришь. И к себе заберёшь, все формальности будут улажены. Но, после того, как выполнишь работу.
— Мне нужно увидеться с ней сейчас. Иначе никакого разговора не будет, — твёрдо сказал Макс.
— Пожалуйста, — снова уступчиво согласился Руслан Константинович.
Он хотел добавить ещё что-то, но в этот момент тренькнул телефон на его столе, и Шабарин, запнувшись на полуслове, поднял трубку.
— Да, — сказал он, а затем напускная аристократичность, сквозившая в его облике, вдруг разом испарилась. — Что? Когда?… Да… Да…Ни в коем случае. Срочно вызовите Буровина и подготовьте бокс… Уже? Молодцы. Хвалю… Пусть он не отходит от неё ни на минуту. Я буду позже.
Макс напряжённо следил за ним, чувствуя, что произошло нечто, имеющее прямое отношение к их разговору. Шабарин положил трубку, в свою очередь посмотрел на Макса, сделал неопределённое движение бровями и улыбнулся шире обычного:
— Может быть, всё-таки, обсудим нашу проблему?
Слово «нашу» он произнёс с лёгким нажимом. Макс не отводил взгляд, размышляя, что может означать этот уход в сторону. Если Шабарин начинает вилять, значит это подстава. Девочка не его. Проверим?
— Всё ясно, — сказал он. — Оставьте этого ребёнка себе, свою настоящую дочь я разыщу сам. А вашу проблему можете обсудить между собой.
Макс поднялся из кресла, бросив файл с личным делом на стол Шабарина. Мужчина, которого ему представили как Антона Павловича, тоже поднялся со стула.
Улыбка сошла с лица Шабарина, неприятно исказив его черты.
— Да твоя это дочь! Твоя! — хлопнув ладонью по столу, чуть ли не закричал он. — Ты же сам видел, где мы её нашли. Все данные совпадают. Кто же знал, что она такая болезненная окажется?
— Что с ней?
— Похоже сердце. Не знаю ещё. Там наш врач, Буровин. Он лучший специалист в городе, так что, всё будет в порядке.
Сердце. Правда или нет? Если документы — липа, то и отметку кардиолога, и записи о стационарном лечении могли ввинтить специально. Но тут в памяти Макса всплыла золотоволосая девочка с беззащитным взглядом чистых голубых глаз, и предательский червячок сомнений, «а вдруг», зашевелился внутри.
— Хорошо, — сказал он, глядя, попеременно, то на замершего Байдалова, то на Шабарина. — Покажите мне её.
— Она сейчас без сознания, — возразил Руслан Константинович, и в тоне его легко зашелестело непритворное сочувствие. — Врач рядом. Что ещё нужно?
— Я хочу посмотреть на неё, — упрямо повторил Макс.
— Хорошо, — Шабарин раздосадованно оттолкнул от себя файл и поднялся. — Пойдём.
Он кивнул Антону, и тот первым направился к двери. Макс последовал за ним, Шабарин, поспешно вышагивая, торжественно завершал их кавалькаду. Выходя из приёмной, Антон сбавил шаг, поджидая своего хозяина.
Они проследовали по коридору, спустились на первый этаж и повернули в правое крыло, где Макс ещё не бывал. Антон остановился перед одной из дверей, на которой был изображён красный крест, и вопросительно взглянул на Руслана Константиновича. Тот кивнул, Антон открыл дверь и посторонился, пропуская их.
Вместо стандартного пункта медицинской помощи, который Макс ожидал здесь увидеть, они оказались в длинных покоях, куда выходили трое дверей. Стены матово отблескивали белым кафелем. У одной из них стояла кушетка, вдоль другой — тянулся шкаф, секции которого были сплошь уставлены всевозможными препаратами и инструментами. Между двух дверей стоял стол, за которым сидела женщина лет тридцати пяти в белом халате, поспешно вскочившая при их появлении.
Шабарин на секунду задержался возле неё, кивнув на крайнюю слева дверь, оббитую звукоизоляционным материалом, спросил:
— Лазарева там?
— Да, — женщина ответила ещё до того, как он закончил вопрос. — И Владимир Фёдорович.
Шабарин, не дослушав служительницу Гиппократа, прошёл к двери, приоткрыл её и заглянул внутрь.
— Как она? — услышал Макс его голос, звучавший вроде бы издалека, хотя дверь была открыта.
Человек, находившийся внутри, ответил, но его слов совершенно не было слышно.
— Мы зайдём, — сказал Руслан Константинович. — Здесь отец девочки, он хочет её увидеть.
Снова послышалось невнятное «бу-бу-бу», но на этот раз тон говорившего звучал более категорично.
— Да, конечно, — согласился с ним Шабарин и сказал Максу. — Иди. Вот она.
Макс вошёл, испытывая необъяснимое щекочущее чувство в груди. Он постоял, осматривая убранство комнаты, которое точь-в-точь совпадало с палатой интенсивной терапии какой-нибудь весьма недешёвой клиники. Взгляд Макса старательно избегал койки, на которой лежала накрытая одеялом девочка, и, в конечном итоге, остановился на сухопарой фигуре высокого пятидесятилетнего мужчины в полном медицинском облачении. Судя по всему, это и был доктор Буровин, лучший специалист в городе, как отрекомендовал его Руслан Константинович.
— Что с ней? — спросил Макс, в глубине души радуясь тому, что голос у него звучит ровно, не выдавая охватившего его волнения.
Буровин потёр неестественно вытянутые ладони с ещё более длинными, как щупальцы у осьминога, пальцами и, по-птичьи склонив голову набок, колюче глянул на Макса.
— Всё в порядке, папаша, — неожиданно мягко сказал он. — Небольшой приступ, всего лишь аритмия, вероятно, на почве усталости и чрезмерных волнений. На первый взгляд у вашей девочки сердечная недостаточность, хотя, более определённо я смогу сказать по завершении обследования. Ничего серьёзного, на мой взгляд, нет, но курс лечения ей, несомненно, необходим.
— Курс лечения — это хорошо, — услышал со стороны свой голос Макс и удивился, насколько отстранённо он звучит. — Меня интересует, когда она придёт в себя.
— Я думаю, завтра всё уже будет в порядке. Конечно, постельный режим ей бы не помешал, но…
— Ходить и разговаривать она сможет?
— По всей вероятности, да, — кустистые брови доктора утвердительно сдвинулись к переносице.
Интересно, подумал Макс, выражается ли Владимир Фёдорович по каким-нибудь иным поводам более конкретно, безо всех его «я полагаю» и «вероятно». Или — это устоявшаяся привычка старого эскулапа давать обтекаемые формулировки, допускающие двоякое толкование. Значит, усталость и чрезмерные волнения, говорите?
Макс повернулся к кровати. Ещё по дороге сюда у него появилось ощущение, что стоит только ему взглянуть на ребёнка, и что-то внутри подскажет, его дочь перед ним или нет. Макс в глубине души не верил этому, считая такое чувство глупым предрассудком, но оно, почему-то, не уходило, а, наоборот, крепло, превращаясь в уверенность. И вот теперь он стоял, смотрел на девочку, накрытую тёплым шерстяным одеялом, и чувствовал всё тот же разброд в душе, что и прежде. Никакого внезапного прозрения, нахлынувших чувств, ничего подобного. Неопределённость всё так же обнимала его своими чёрными лапами, ввинчивая в сознание буравчик подозрений.
Девочка, лежавшая на койке, была той, которую он увидел в коридоре. Только сейчас её лицо было неестественно бледным, а черты заострились. К худенькой ручке, выпростанной из-под одеяла, была присоединена капельница, а также один из многочисленных проводов, шедших к гудящей и попискивающей аппаратуре.