— Костя? Это я… Нормально… Послушай, мне опять нужна твоя помощь.
Подробно объяснив Пирогову, что нужно сделать, Макс разъединился и протянул телефон Антону, многозначительно взглянув на него. Тот молча взял мобильник и, тяжело поглядывая на Макса, принялся нажимать кнопки.
Макс глубоко вздохнул, закрыл глаза и откинулся на спинку сидения.
— Так где там ваш верхолаз? — запрокинув голову к потолку салона, спросил он.
Байдалов, не прекращая набирать номер, наклонился вперёд и хлопнул охранника рукой по плечу. «Лексус» плавно тронулся с места. Антон поднял трубку к уху и флегматично сказал:
— Алло. Эльвира?… Красавица моя… Ну-ка, мигом найди мне Буровина.
Глава четырнадцатая
Птица открыла глаза. В окне мягко струились лиловые отсветы вечернего неба, а вокруг царила непривычная ей тишина. «Интересно, какой сегодня день?» — вяло подумала Лина, разглядывая высокий белый потолок, тонущий в подступающих сумерках. То, что не суббота — это точно. На сколько же она отключилась?
Птица поморщилась. Голова болела ужасно, особенно затылок и у основания черепа. Как будто её с размаху приложили чем-то тяжёлым, вроде утюга. А всё эта сволочь очкастая: «Сю-сю-сю… Светочка-Светуня… Ты такая замечательная девочка… лясим-трясим». А, потом, н-на сзади, иголкой в шею. Там, кстати, болит сильнее всего. Гнида высохшая. Это ж надо, паскуда какая!
Помаргивая от боли, она привстала на кровати. Комната, где находилась Птица, нехорошо напоминала ей интернатский медизолятор. Во всяком случае, белый металлический шкаф с пузырьками и ампулами, стоящий у стены, был очень похож. А непонятные приборы, громоздившиеся по обе стороны от кровати, скорее ассоциировались у неё с кабинетом физики. Птица вздрогнула и зашарила руками по телу, ощупывая себя. Ей в голову пришли страшные истории о том, как похищают людей и вырезают у них органы для пересадки. По рассказам девчонок, у живодёров особенно ценятся дети; их органы самые здоровые и лучше приживаются.
Но, всё было на месте, и никаких шрамов и швов на себе Птица не нашла. Не по таким делам люди, к которым она попала. Вот уж, действительно, лучше слова не подберёшь — «попала» на все сто. Нет, этим бандитам нужен тот дядька, Лазарев, за дочь которого они её выдают.
В памяти Птицы всплыло, как сутулый лысоватый человек в очках, который назвал себя Виктором Николаевичем, провозился с ней битых два часа, пытаясь разговорить Лину и загрузить ей в голову всё, что они хотели услышать. Но, Птица держалась хорошо, ни разу не сбилась, с какой бы стороны к ней ни подкатывался излишне дружелюбный Виктор Николаевич. Она так и осталась в образе напуганной, недалёкой, слегка косноязычной Светы Первушиной, и, вконец измотавшийся очкарик вынужден был, в конце концов, махнуть рукой и заявить, зашедшему узнать как дела, Антону Павловичу:
— Бесполезно. Абсолютно провальный вариант. Она не выдержит и нескольких минут, после чего вся ваша конструкция рухнет, как карточный домик. Контактировать с Лазаревым ей нельзя.
— Но, иначе никак, Виктор Николаевич. На слово он нам не поверит.
— А после разговора с ней он, вообще, пошлёт вас куда подальше.
— Чёрт. Что же делать?
— Есть одна мысль… — очкарик блеснул стёклами, оглянувшись на Птицу, обнял Антона Павловича за плечи и увлёк вслед за собой из комнаты.
Птице очень хотелось услышать, о чём они сейчас шепчутся в коридоре, но ей мешал водитель Володя, возившийся в углу с электрочайником, поэтому приходилось сидеть на диване и делать вид, что она целиком поглощена дебильными, непонятно на кого рассчитанными, мультсериалами.
Чаю, кстати, ей попить так и не пришлось, потому что минут через пять Виктор Николаевич вернулся и забрал Птицу с собой. Они вышли в коридор и стали заниматься совсем уж бестолковым делом. Очкастый принялся вышагивать по коридору, держа Птицу за руку. Они то убыстряли, то замедляли шаг, при этом Виктор Николаевич без конца останавливался и, нахохлившись, начинал что-то высчитывать, шевеля губами и поглядывая то на часы, то на лестницу. В это время кончик его носа оживал и тоже начинал двигаться, из-за чего очки Виктора Николаевича медленно ползли вниз, грозя свалиться наземь. В последний момент он поправлял их средним пальцем, водворяя на место. Всё это выглядело довольно комично, но Птице было не до смеха. Она, стараясь не привлекать к себе внимания, тем не менее украдкой оглядывалась по сторонам в поисках какой-нибудь лазейки, ведущей из этого дома.
В конце концов Виктор Николаевич позвал ещё одного человека, какого-то Юру, и заставил его подниматься по лестнице, в то время, как они с Птицей шли по коридору. Юра, у которого из-под левой руки виднелась кобура с торчащей рукояткой пистолета, был, кажется, этим весьма недоволен и постоянно что-то ворчал себе под нос. Потом Виктору Николаевичу пришла идея, что Птица должна оглядываться. Для этого им приходилось считать шаги, начиная от угла, и на счёт «семь» Птица оборачивалась, поднимая голову вверх, туда, где на лестнице стоял, изнывающий от всего происходившего, Юра.
Потом опять появился всесильный Антон «Падлович», как его про себя окрестила Лина, и на этот раз Виктор Николаевич сказал, что «это, вроде бы, то, что надо». Тогда они отпустили, заметно обрадовавшегося этому, Юру, а Птицу хотели отправить обратно в комнату с телевизором, но она попросила разрешения зайти вымыть руки. Одна из дверей, мимо которой они проходили во время репетиции, очень напоминала Птице туалетную комнату. Её уже водили в туалет, находившийся возле места её заточения, но то был маленький чуланчик с унитазом и рукомойником, без окон, что не представляло никакого интереса, в смысле возможностей к побегу.
Занятые своими делами очкастый с Антоном Павловичем без задней мысли отпустили её, а сами, оставшись у дверей, продолжали обсуждать какие-то проблемы, связанные с этим Лазаревым.
Туалетная, в которой оказалась Птица, разительно отличалась от той, куда её водили прежде. Она была больше, с двумя кабинками, двумя рукомойниками и, главное, высоким узким окном. Птица открыла кран, откуда с шумом ударила в раковину тугая струя воды, а сама, украдкой оглянувшись на двери, бросилась к окну. Оно выходило во двор, и сквозь него видна была лишь вымощенная плитами дорожка и часть газона. Тишина и отсутствие людей благоприятствовали планам Птицы. Внутри неё затрепетал огонёк надежды, разбрызгивая вокруг себя азартные искорки. Птица провела рукой по задвижке и осторожно потянула её. Та вышла из паза, и рама легко и почти бесшумно поднялась вверх. На Птицу пахнуло вечерней свежестью.
Лина выглянула наружу. Невысоко. Выбраться отсюда — нечего делать. Перемахнуть через подоконник, потом пробежать через двор, улучив момент, чтобы поблизости никого не было, затем к ограде, перебраться через неё и — она на свободе.
У Лины появилось искушение проделать это всё прямо сейчас, пока никого нет. Но, она продолжала стоять, сжимая край рамы так, что твёрдые пластиковые углы впивались ей в ладонь, и не двигалась с места. Её рюкзак остался наверху, в комнате, а вместе с ним вся одежда, еда, заяц бабы Ксени и фотография мамы. Если бы не фотография, можно было махнуть рукой на остальное, до Нового Оскола она всё равно бы добралась. Но, карточка была единственной памятью о маме, оставшейся у Птицы. Поэтому Лина со вздохом опустила раму и поставила задвижку на место. Ничего, скоро она вернётся сюда с вещами и помашет ручкой этой банде, занимающейся подозрительными делами с каким-то неизвестным Лазаревым. Тоже, наверное, бандит похлеще их.
Впрочем, самого Лазарева она вскоре увидела. Виктор Николаевич отвёл Лину наверх и там продолжал втолковывать ей всё, что она должна будет сделать. Слушая его объяснения по сотому разу, Птица зевала и сожалела о том, что выбрала для себя образ такой недалёкой и туповатой девочки. От занудных объяснений очкастого у неё начали ныть зубы. Затем у Виктора Николаевича зазвонил мобильник, ему что-то передали, и он, заторопившись, сказал Птице, что им пора. Лина схватила свой рюкзак, ещё не успев даже придумать, как объяснить, зачем он ей понадобился. Но Виктор Николаевич, поглядев на неё, заметил, что она умница, и что это «очень точная и нужная деталь». Насчёт своего ума Птица и так не беспокоилась, а эти его «детали» были ей побоку. Главное, что всё хозяйство будет при ней, когда предоставится возможность ускользнуть.