Рабы не спали; они, кажется, вообще не спали. В темноте их желтые глаза горели, как свечи, с интересом рассматривая госпожу. Рабы… подневольные люди. Интересно, что они ощущают?
- Хотите свободы? – произнесла она на певучем гортанном языке южан – наверное, они здорово удивились, услыхав родную речь из уст наследной принцессы! Язык рабов никогда не звучал в этом замке. И их замешательство здорово позабавило её. – Я знаю, вы преданы мне. Но я также знаю, что вы оба непременно умрете, если пройдете этот путь со мной до конца. Я вижу вашу смерть; она состоится через день-два. Может, уже сегодня. Но я этого не желаю; я не хочу лишней крови; особенно тех людей, что шли со мной с самого начала. Поэтому я говорю вам – уходите. Сейчас же. Вы больше не служите не принцу Зару, ни принцессе Кинф.
Они знали, что она пьяна. Наверняка унюхали запах вина – она облизала губы и обнаружила, что они просто приторно сладкие от этого густого напитка, – но смолчали. И ничего не сказали; и Кинф не услышала, как они ушли – видела только как открылась дверь, впуская полосу желтого света и вновь закрылась. Все.
Впрочем, она не жалела. В хмельной голове сожаления и раскаяния зародятся, может, завтра. Но не сейчас – она точно знала, что спасла от смерти двоих людей. Пусть рабов. Но они проживут долгую жизнь и будут помнить эту ночь и её, их королеву, пощадившую их.
Нат перестал храпеть, и она замерла, даже дышать перестала, и застыла на одной ноге, потому что вторую подняла, чтобы ступить. Хорошо, что рабы ходят так бесшумно! Впрочем, и сонный Нат это тоже сообразил – это всего лишь рабы вышли. Никто не зашел, не вломился, не угрожает… Пусть себе ходят, черномазые. Ему до того дела нет!
Труднее всего было дождаться, когда рыцарь вновь начнет оглушительно храпеть, уверенный, что ничего важного не происходит. Когда же его храп смолк, отделенный от Кинф дверью, она бросилась со всех ног прочь – куда? Она и сама не знала.
Наверное, только благодаря тому, что сегодня сонки, так же как и она, праздновали свободу, она добралась без приключений до выхода из замка. Никто не остановил её; никому и дела не было до того, куда это собрался принц Зар без всех своих слуг, регалий и без усов.
Так же беспрепятственно она пересекла двор – кажется, конюх, воспользовавшись всеобщим расслаблением, тискал какую-то девицу на сеновале, – и проникла в конюшню.
Конь у неё добрый; в конюшне Алкиноста других и не держат – на вид лошадь как лошадь, но в скачке ей нет равных. Удерет от любой погони!
- А куда это собрался пресветлый принц? – голос, разбитной и мерзкий, раздался за её спиной совершенно внезапно, и рука её, подтягивающая подпругу, сорвалась с ремня оттого, что ладони вмиг стали скользким от пота. – Или, точнее сказать, принцесса?
Она обернулась; всего двое человек стояло у неё за спиной, и это были не отпущенные ею рабы – вначале она подумала так. Думала, наябедничали Савари и он отправил их за нею.
Но то были не они; никогда бы она не спутала своих рабов с этими людьми в серых плащах!
Первый, тот, что стоял поближе, поигрывал дубиной – с ужасом увидела Кинф запекшуюся кровь на темой старом дереве, и поняла, что этим орудие пользовались не только в честном бою.
Второй словно стоял на страже, ближе к выходу, держась тонкой сухой белой рукой за кольцо в дверях, и в другой руке его блестело длинное тонкое лезвие – Кинф даже показалось, что оно давно не чищено, и темно от покрывшей его крови… старой крови, смешанной с пылью и паутиной… и свежей, еще недавно бывшей живой – красная полоса еще даже не подсохла, и Кинф невольно посочувствовала тому, кто повстречал на своем пути этого человека.
Однако, как бы она ни была напугана, ей все же пришло на ум то, что тот, второй, судя по всему человек немолодой, скорее – старый, может, даже учитель, и тогда… тогда дело худо!
- Интересно, куда же мы идем? – продолжил первый, тот, что с дубиной, на шаг приближаясь к ней, словно впавшей в оцепенение. – Или, может быть, мы что-то прячем? Например, венец? Или деву – что там у тебя, отчего ты так быстро решила сбежать из своей любимой столицы? Нашла то, зачем явилась, и теперь удираешь, оставив на произвол судьбы своих людей? Это правильно; зачем таскать за собой бесполезную кучу народа? Но вот вещички-то тебе не принадлежат. Отдай, а?
Несмотря на то, что неоднократно Кинф встречалась лицом к лицу с куда большим числом противников, она словно оцепенела о ужаса, и не только от вида оружия, которым расчленяли врагов – от вида самих нападающих.
Лица их были скрыты капюшонами, но она могла поклясться, что оба они – кары, и даже живут неплохо. Тот, что стоял у входа, был в добротных сапогах, из-под серого подола высовывался носок из крашеной в коричневый цвет кожи.
И они знали, кто она. В этом не оставалось сомнения.
И хотели убить. Кары – хотели убить свою наследницу трона. Пусть кинф, но свою, единокровную!!!
За что?!
- Что вам нужно? – спросила Кинф, стараясь сохранить вид достойный и неустрашимый, но ей это не удалось – тот, что с дубиной, сделал шаг ей навстречу, и она отшатнулась от него невольно. Это движение не ускользнуло от внимания неизвестных, и Кинф услышала смешок, нехороший, колкий, такой, каким смеются из темного угла, наблюдая за жертвой.
- Нам нужно то, что ты раздобыла в подземелье, – терпеливо ответил серый, поигрывая своей дубиной. – Если ты отдашь это, мы убьем тебя быстро. Если нет – чтож, сначала мы развлечемся, а уж потом сами отыщем в твоих вещах то, что нам нужно.
- Не понимаю, о чем вы говорите, – Кинф вдруг обуял ужас. От двоих людей веяло такой жестокостью, рядом с которой мерк, наверное, и ужас войны.
- Нет так нет, – покладисто согласился серый – и его дубина, страшно ухнув, вдруг молниеносно опустилась на то самое место, где стояла Кинф. Точнее, где её уже не было – за миг до удара некая рука вдруг ухватила её безо всякого почтения за шиворот и сдернула с места. А потому дубина, утыканная гвоздями, встретилась не с беззащитным мягким телом, а с широким сонским тесаком, и встретилась весьма неудачно – неожиданный заступник (или, может быть, мародер, решивший оспорить с неизвестными право ограбить её – Кинф не исключала и такой возможности) был весьма искусным воином, и тесак его, непонятно как проскользнув меж гвоздей, подрубил шишковатую голову дубины.
Сонк – а человек, внезапно появившийся в этом страшном месте, был наряжен в тяжелый плащ, подбитый медвежьей шкурой, и в меховую шапку, – выдернул своё оружие из ощетинившейся белыми щепками деревяшки (для того надобно было иметь неимоверной силы руки!) и встал в стойку. Кинф, сидящая на полу, в куче соломы, с удивлением наблюдала, как ноги, обутые в разбитые и худые башмаки, топча теплую кучу навоза, переступают умело и не заплетаясь, как то бывает с хмельными по обыкновению сонками, и второй нападающий сообразил, что дело худо. Крепче прикрыв дверь, он сжал свой узкий длинный клинок и с нечеловеческим визгом, от которого тоскливо взвыли все собаки в округе и шарахнулись испуганные лошади, ринулся на нападающего.
Нападающий сонк был парень не промах. Наверное, ему было тяжко волочить свои ноги в тяжких башмаках с налипшими на них комьями грязи, и скакал он тяжело и неуклюже – но несмотря на это ни один из нападающих не мог ни на шаг приблизиться к Кинф. Еще пару раз ударила дубина и потеряла свою шипастую опасную голову, превратившись в бесполезный обрубок дерева, которым, конечно, можно сделать больно, но не убить. Человек, оставшись безоружным, с изумлением смотрел на зажатую в руке палку ровно миг – а потом его голова отделилась от тела и покатилась по полу.
Второй, с клинком, был не так прост, как его ученик. Меч его опасно и безжалостно свистел, рассекая воздух – пару раз он пролетел прямо над меховой высокой шапкой сонка, поспешно пригнувшегося (а странно, отчего он отступает, а не рубит сам? Словно поддается или заманивает…), и Кинф могла бы поклясться, что сонк напуган неизвестным.
Но, напуган или нет, а он продолжал отступать, лишь изредка делая выпады в сторону наступающего, все больше ловко уклоняясь и уходя от боя. Серый впал в неистовство; он уже не визжал так страшно и непонятно – он рычал от бессильной ярости, промахиваясь все снова и снова, и сонку уже стоило бы рассмеяться и начать выкрикивать те обычные гадости, коими его собратья поддерживали себя в бою, но он молчал, снова и снова уходя от ударов, и лишь изредка его широкий тесак скрещивался со страшным узким клинком.