Напомним, чтобы после не было никакой путаницы – Тийна возвращалась из Паондлогов, наконец-то избавившихся от снега. И туда, по этой самой дороге умчались в ночь Кинф и Йонеон.
Но они не встретились, и на то были две причины.
Первая заключалась в том, что Тиерн, обуянный страстью, всю ночь после сражения терзавший Тийну, совершенно подавил её волю – по меньшей мере, ему она не смогла бы сказать «нет», если б он у неё спрашивал, – и настоял, что они должны тотчас же пожениться. На стенах крепости, которую спешно отстраивали уцелевшие защитники, подумали было, что сонки задумали какую-то хитрость, разбивая лагерь и разжигая на ночь костры, но то были всего лишь приготовления к свадьбе. И сцеллы не посмели нарушить священного (на их взгляд) ритуала.
И в свете костров, которые больше походили на пламя военных пожарищ, невеста, простоволосая и прекрасная, в белом платье, с венком из первых чахлых весенних цветочков в смоляных волосах, пошла к венцу меж рядами славящих её сонков. И их луженые глотки гудели, руки мерно выбрасывали в небо пылающие факелы, салютуя новобрачным, а мечи лупили о щиты так, что последние не выдерживали и трескались.
И Тиерн, страшный и жестокий, ждал её у грубо собранного из выбеленного солнцем сушняка алтаря, и голову его украшал венец, тот самый, что он раздобыл в подземелье, в Королевской Тюрьме. А бывший советник в новой черной сутане, страдая, читал молитвы, захлебываясь горькими слезами, но того никто не замечал, пусть даже они и прочертили две блестящие полосы на лице нового Первосвященника.
После последовала брачная ночь, такая же неистовая и дикая, как и предыдущая, и любовников было слышно далеко – даже лорд Терроз, ночью проверяющий посты на стенах, прислушался к далекому шуму и, поняв его природу, расхохотался, и его охотники вторили ему.
Отчего все так получилось? Мне на то ответить несложно.
Тийна, конечно, не любила Тиерна ни единой минуты; но в его объятьях, когда его жестокие жадные безжалостные пальцы тискали и мяли её нежное дивное тело, оставляя порой синяки на бедрах и ягодицах, она словно теряла разум. И вместо его худого и желчного лица своими затуманенными глазами она всегда, неизменно видела прекрасные яростные синие глаза молодого сцелла, а вместо тонкогубого злого рта сонка – острозубую дикую и хищную улыбку юного лорда. И чем яростнее терзал Тиерн её, наслаждаясь своей безграничной властью, тем больше она получала удовольствия. Порой он яростно и больно кусал её в шею, оставляя багровые кровоподтеки, и из-под прикрытых век её катились слезы от невыразимого блаженства, и она шептала, задыхаясь в любовном бреду:
- О, мой прекрасный возлюбленный! Как мне хорошо! Ты – мой бог!
И сердце Тиерна тогда наполнялось таким неведомым удовлетворением от этих униженных признаний, что с ним не сравнилось бы и наслаждение от ласк этой прекрасной и такой вожделенной женщины. Это называется – власть; это было самое сладкое и самое хмельное вино, желаннее которого Тиерн еще не пробовал. И тогда он понял, отчего Орден признал в нем своего и выбрал из сотен его соплеменников – выбрав власть, он никогда не раскаялся бы и не пожалел, как советник.
Потом он придумал связать ей руки, чтобы её ногти не раздирали его спину в кровь, и её видение было столь ярким, а крики так громки, что приближенные опасались, а не убивает ли Тиерн новобрачную?
Но все обошлось.
Однако, и это было еще не все.
Господин муж не собирался никуда трогаться с места, покуда не насладится в полной мере своей молодой женой, и они остались еще на несколько дней; так же господин муж имел обыкновение по утрам уходить по своим делам, наслушавшись криков и стонов своей молодой жены. И как правило, он не объяснял, куда это он идет, и что за дела у него могут быть тут, в глуши лесной. Он торопливо натягивал свою черную старую сутану – другого одеяния у него пока не было, – и, набросив на её дрожащее тело плащ, уходил. Полог за ним опускался, и тогда в шатер проникал советник.
И уже другая – новая черная, – сутана падала на пол, и другой человек торопливо забирался под плащ, на еще не остывшее после мужа ложе, и Тийна, открыв затуманенные любовной пыткой глаза, видела склоненное над нею лицо Шута.
Странное колдовство, что подарила Тийне старуха тогда, в Мунивер, позволяло ей видеть рядом с собою того, кого бы ей хотелось – верно, так сама колдунья делала для чего-то… когда-то… интересно, кого видела она?
Советник никогда не кусал её, как Тиерн, он был нежен и ласков. И Тийна смеялась, гладя его лицо.
- Ну же, – говорила она, поддразнивая его, – покажи мне, кто тут важный господин!
И советник словно с ума сходил, подстегнутый её словами. И вытворял с ней такое, что, проснувшись потом, когда его рядом уже не было, она от одного воспоминания об этом…
Словом, это затянулось на несколько дней; а когда Тиерн все же решил вернуться в город, армия пошла не длинным путем, а коротким, тем, что указали Тиерну сильфы. А Йон и Кинф, не ведающие этого пути, ехали длинным – оттого-то они и разминулись. Это и есть вторая причина, отчего беглецов не перехватили и почему Тийна даже не заподозрила, что птичка её улетела.
Впрочем, она была просто уверена, что Кинф все еще в столице. Вспоминая слова старухи, что краса её может вдруг померкнуть, Тийна каждый день отыскивала какой-нибудь достаточно блестящий предмет и с тревогой осматривала себя. Но, как бы придирчиво она не разглядывала свои щеки, лоб, никаких признаков увядания она не находила. Напротив – казалось, от этих безумных ночей она лишь расцветала, и золотые духи, торопливо стирающие с её кожи кровавые синяки, разрисовывали её тело тонкими золотыми кружевными узорами. Она с довольной улыбкой клала свой осколок зеркала на место и возвращалась в кровать, размышляя, каков сегодня будет в её видениях неистовый лорд.
Словом, весело.
Но настал миг – а он не мог не настать, – когда нужно было возвращаться в столицу. Что до Тиерна, так он не прочь был бы остаться в лесу еще на пару дней, так сказать, свежий воздух и здоровый образ жизни… Но у сцеллов на то были свои взгляды, и они нет-нет, да и начинали постреливать в сонков, когда те слишком близко подходили к стенам. Барон Длодик размышлял о том, что можно было (его рана перестала его уж очень сильно беспокоить) повторить штурм, потому что Зеленый Барон, несомненно, ослаб, и военная удача – дама очень капризная… Но Тийна велела собираться домой, и сонки отступили.
В город они вернулись как победители. То была заслуга хитрого Тиерна – выслав вперед себя гонцов, он велел кричать во всех направления, что они порядком поистрепали армию Зеленого Барона, да так, что он не осмелился напасть на них, справляющих свою победу под стенами его крепости, и эта полуправда, полувымысел подняли воинский дух сонков до небес. И королеву Тийну встречали с таким почестями, каковые не и не снились Чету.
Вот, кстати, еще одна несуразность – Тиерн, так легко добившийся всего, чего ему хотелось, женившийся на Тийне и теперь вполне способный претендовать на титул короля, отчего-то не сделал этого. Он никому не сказал, что теперь он – муж королевы, он просто отошел в тень, промолчал, предпочитая быть мужем тайно, но не властелином, оставшись равнодушным к возможности занять свободный трон. Это было весьма странно, но не было никакого короля Тиерна, как и Первосвященника – Тиерн наконец-то избавился от своей черной рясы, поспешно и словно бы со стыдом, как будто его прежнее служение теперь казалось ему чем-то смешным, несерьезным и даже постыдным. Но, возможно, это лишь показалось нам.
Словом, в первую очередь по приезде королевы Тийны сонки (придворные) устроили знатный прием. лилось рекою вино, говорились здравицы, и к ногам королевы, гордо восседающей на троне, подносили подарки.
Поздравили и нового Первосвященника – бывший советник не казался больше опечаленным и раздавленным (и мы знаем, отчего), он приосанился и важно принимал поздравления, качая головой и поглаживая медальон с изображением Чиши, висящий на груди. Бывшего Первосвященника тоже поздравили сразу со всем – и с удачным спасением из подземелья Палачей, и с возвращением, но он отмолчался, ушел в тень, и скоро о нем позабыли. Праздник продолжился все с тем же размахом.