Впереди вновь показались ворота, такие же, как и первые, только с той разницей, что эти – закрывались. Сердце Тийны едва не разорвалось от страха и отчаянья.
- Не дайте им закрыть ворота! – закричала она. – Не дайте им закрыть ворота!!
Её услышали; ловкие лучники на бегу выхватывали из колчанов стрелы цепкими крепкими пальцами и посылали их десятками в щель меж закрывающихся створками ворот. Глухие крики по ту сторону означали, что какие-то стрелы достигли своей цели, и ворота перестали захлопываться перед наступающими.
Тийна первая проникла туда, где были они – Палачи, юркнула в щель меж каменными плитами, и тут же, нос к носу столкнулась с одним из них. Как он смотрел на неё! Его взгляд был еще более жутким, чем у первого – может, оттого, что в список её грехов было уже записано и убийство Палача? Визжа, она ткнула обломком меча прямо в наклоненное к ней лицо, в глаза, и великан закричал, раненный. В ужасе и горячке она колола и колола лицо Палача, и его горячая кровь текла по её латным перчаткам, пробиралась сквозь кольца кольчуги и напитывала рукава платья… Взвизгнувшая над головой стрела прекратила этот бой, вонзившись Палачу прямо в лоб. Исполин рухнул к ногам Тийны, подняв тучу песка и пыли; он был мертв.
Один за другим проникали наступающие в крепость Палачей – ибо это была именно их крепость, их страшное грязное логово, – и нападали на монстров. Рев и крик людской стояли над полем боя; Палачи, вооруженные своими страшными, жуткими инструментами, сшибали и убивали сонков по трое, по двое, но сонков было больше, и опыта в бою у них хватало. Лучники осыпали Палачей тучами стрел, и мечники добивали яростно истекающих кровью монстров, которые и раненные раскидывали солдат, как кутят, в разные стороны.
- Ко мне! – кричала Тийна. – Откроем ворота!
Все три хода, в которые ушли, разделившись, захватчики, оказывается, вели в эту пещеру, наполненную трупным смрадом, исходящим от странных и страшных приспособлений Палачей, расположенных по всей территории. Тийна с её отрядом ворвались первыми; их атака позволила второму отряду успеть пройти в ворота пока их не закрыли.
Но одни ворота Палачам все-таки удалось закрыть, и запирающий теперь яростно отстаивал площадку, на которой стоял механизм. Он сталкивал с лестницы вниз наступающих десятками, но они упрямо и остервенело карабкались вверх, отвоевывая каждую ступеньку. Внизу шла резня, и он прекрасно понимал, что если и третий отряд захватчиков ворвется в крепость, успех будет не на стороне Палачей, и потому сражался нещадно, пытаясь дать своим собратьям хоть один шанс. На груди его была когда-то выжжена каленым железом звезда, теперь остался глубокий грубый рубец. От неистового движения побелевшая толстая кожа лопнула, растянутая, и потекла нечистая кровь, но Палач, казалось, не замечал этого. Его словно обуяла какая-то особая, почти экстатическая ярость, которая прижигала его раны, и боли не было.
- Убейте его! – крикнула Тийна, и тут же послушная стрела, словно ожидающая приказа госпожи, пропела в воздухе и вонзилась в глаз Палача. Тот замер, словно в броске наткнулся на препятствие, и в следующий миг рухнул вниз, на ступени, которые так смело отстаивал, пытаясь все-таки удержаться за перила слабеющей рукой.
Наступающие ринулись вверх по отвоеванной лестнице, топча мертвое тело поверженного врага. Впятером они взялись за рычаг и с трудом чуть-чуть повернули его. Чуть приподнялся засов, скрипнул камень открывающихся ворот. Еще один сонк навалился на отполированную рукоять, и ворота подались еще. Один за другим сонки повисали всем телом на рычаге, и тот медленно, со щелканьем, пересчитывал зубцы на колесе, и вот уж поднят засов, и в щель меж каменными плитами врываются свежие силы.
Бой ушел дальше; не было уже такого грохота и страшного рева – все было кончено. Даже жуткие приспособления для пыток разломаны и иссечены мечами. И Тийна, отбросив свой обломок меча, ощутила небывалую усталость и жуткую опустошенность. Только сейчас она почувствовала, как измотал её страх – он мучил её с тех самых пор, как Тиерн оказался за её спиной, с тех пор, как она поняла, что Палачи непременно придут за ней если она убьет отца… И если она осмелится претендовать на трон.
« Я убила их, – с долей недоверия, ликуя, подумала она. – Я уничтожила их! Это ли не величие? Теперь я всемогуща! Кто посмеет теперь осудить меня? Никто! Кто посмеет оспорить любое мое решение? Никто! Кто посмеет преследовать меня, женщину-кинф, ибо теперь я – кинф? Никто! Я могу сейчас же вскарабкаться на трон, и никто не сможет спихнуть меня оттуда, потому что армия теперь моя. Если так легко я повела их в бой против Палачей, и так легко победила, то кто посмеет противостоять мне? Кто сможет обернуть армию против меня? Кто будет достойным противником мне теперь? Никто; я всемогуща…воистину, я – всесильна».
Сонки, вопя, возвращались; возбужденные битвой, распаленные, они волокли на веревках Палача, последнего, израненного. Его маску с него стащили, и его лицо, избитое и израненное, было еще и оплевано. Его оплели веревками, как паук оплетает муху, веревки грубо впивались в его покрытое кровью и грязью тело, оставляя ссадины, но Палач молча переносил эту муку. Возможно, у него просто не осталось сил жаловаться, и даже злые уколы копьями, коими сонки щедро угощали его, не заставляли его двигаться быстрее.
- Госпожа! – к Тийне подлетел сотенный. Один глаз у него заплыл глянцевой багровой опухолью, превратившись в узкую щель, под другим было рассечение, спасшее второй глаз от такой же опухоли, некоторых зубов он сегодня лишился. Но, не смотря на это, вид у него был возбужденный и даже странно радостный. – Мы пленили одного этого ублюдка. Что прикажешь с ним сделать? Протащить по городу на потеху народу? Закидать камнями?
Палач молча смотрел на победительницу. Странно, решалась его судьба, а он оставался безучастным, и на его избитом лице не дрогнул ни единый мускул.
Это разозлило Тийну; мало того, что её чары не действовали на Палачей, так она еще не могла и припугнуть его как следует! И эта беспомощность её взбесила.
- Не так просто он от нас отделается! – с садистским удовлетворением в голосе произнесла она, поедая Палача взглядом. – Он будет умирать медленно! Привяжите-ка эту собаку, да покрепче, чтоб не освободился! Думаю, у него достаточно сил, чтобы оправиться от ран… Он будет умирать от голода!
Сонки страшно взвыли, как стая гиен, детьми которых они себя называли, и заколотили мечами по щитам. Безжалостные погонщики поволокли, дергая за веревки, Палача к полуразрушенным клеткам, выискивая, к чему бы его привязать.
- Нет, нет, он вырвется! – закричала Тийна, увидев, как сонки растягивают руки приговоренного меж прутьев соседних клеток. Лютая злоба зашевелилась в её сердце, захотелось боли и страданий – боли другого существа. Хотелось услышать крики и стоны, мольбы о пощаде – и не пощадить, причинить еще больше страданий! – Мало привязать его! Прибейте его руки и ноги к стене!
Это гадкое предложение очень понравилось сонкам, которые, подобно их прародителям-гиенам, озверели от вида и запаха крови, и они тут же кинулись врассыпную по залу, выискивая подходящие железки. Палач молчал; молчал, когда эти косматые обезьяны, радостно голося, растягивали его поломанные руки, молчал, когда они, издеваясь, вертели у его лица жуткими обломками железа…Он закричал лишь когда тупой железный брус, круша его кости и разрывая мясо, пригвоздил его тело к стене, и Тийна вздрогнула от острого наслаждения. Ей удалось устрашить его! В крике гиганта, до конца старавшегося выглядеть достойно, было столько ужаса, столько обреченности, сколько не одно смертное существо не могло причинить.
- Что, страшно? – прошипела она. Глаза Палача закатывались от боли, и Тийну трясло. – Бойся меня! Теперь я – самое страшное существо в Эшебии! Проси пощады, и, может быть, я велю тебя просто убить.