Вернувшись, Савари и Горт застали Натаниэля все там же, на посту у дверей – с той лишь разницей, что он предавался обильным возлияниям (его недавние знакомые, те, что доставили его во дворец, почему-то вдруг вспомнили о нем и решили, что неплохо было б отужинать с таким веселым и правильно сделанным богами господином), а Кинф уже переодетой в женское платье; ничто больше не напоминало о приезжем принце Заре, и Кинф, отвыкшая от женских нарядов, нервно дергала рукава платья, пытаясь натянуть их на оголенные плечи.
Надо сказать, что платье, выбранное ей Тийной, скорее годилось для спальни – когда-то сама Кинф носила его, но лишь в окружении женщин-служанок, мужчинам видеть её в таком виде не полагалось. Платье состояло из нижнего, из розового нежного атласа, просторного и длинного, обнимающего ноги мягкими складками, и верхнего, из голубого шелка с вышитыми на нем золотыми мелкими цветами, с открытой грудью и насборенными рукавами, едва прикрывающими плечи. От застежки прямо под грудью голубое платье раскрывалось при каждом шаге, совершенно неприлично открывая взорам всех желающих ноги Кинф. А потому Савари, лишь завидев голубое и розовое, жестом велел Горту удалиться и захлопнул дверь, пылая от негодования.
- Бесстыжая девка! – прошипел он, имея ввиду Тийну. – Как она посмела..!
- Посмела что? – спокойно переспросила Кинф, разглядывая себя в зеркало и приглаживая щеткой густые волосы, слишком короткие для женщины. Пожалуй, теперь только эти коротко остриженные волосы напоминали некоего принца Зара… – Выставить меня напоказ? Но она же мой жених, забыл? Мой господин; а потому имеет право делать со мной все что пожелает. Кстати, не объяснишь мне, как это такое могло произойти, что я, позабыв обо всем, увлеклась ею, а ты, мой советник, не остановил это безумие? Я могу объяснить это только колдовством; но ведь на то, чтобы предотвращать колдовство, у меня есть ты – так отчего же я все-таки была околдована? Или я зря держу тебя на службе?
Она обернулась к Савари и посмотрела ему в глаза; взгляд её был яростным, и в нем не было ни намека на безумие, и демон был больше не властен над нею.
Савари улыбнулся в усы и поклонился.
- Ну, что же ты молчишь?!
- Что же мне сказать, госпожа? Может, рассказать тебе о том, что юродивая принцесса полюбила принца Зара и свершила страшное колдовство, настолько сильное, что я поостерегся убирать его, опасаясь, что не останусь жив?
- Странное оправдание! Для чего я тогда держу тебя, если какая-то припадочная девка может больше тебя?
Савари снова поклонился:
- Не она, госпожа. Ей помогли – и помощник её виновен во всем том, что начинает происходить с этим миром и с нами.
Брови Кинф удивленно взлетели вверх:
- Даже так? И потому ты, опасаясь за свою жизнь, просто так отдал меня этой юродивой, велев мне переодеться в то, во что она приказала и делать все то, что она скажет?
- Вовсе нет, моя госпожа; но это самое верное решение из всех, что я мог придумать. Тийна полюбила Зара, а не Кинф; и приколдовала Зара, а не Кинф. Став Кинф, ты избавляешься от её чар. Только так ты можешь обрести свободу. Но теперь тебе нельзя надевать мужское платье. Теперь ты снова Кинф. И не блуждающая странница, а наследная принцесса.
- А коли так, – голос Кинф окреп, она встала во весь рост и повернулась к старику лицом, – то что ты делаешь в моих покоях?! Пошел прочь; и не смей входить, покуда я не позову – ибо теперь это спальня женщины, а не господина, и одета я как женщина!
Так, с этим разобрались. А теперь расскажи-ка мне, друг мой, а где это наш Шут? Я поражаюсь его беспечности! Его друга Чета ночью растерзала разъяренная толпа сонков, голову его выставили на всеобщее обозрение посередине зала, а его (Шута) и в помине нет поблизости! Он что, удрал?
И вовсе нет. Никто не удирал. Просто у него были свои дела.
Ночью после бурной свадьбы он остался сторожить царя и его, ка обычно, мучили кошмары. Однако, скоро трудно станет скрывать ото всех свою болезнь… Он устроился у опочивальни Чета в кресле, кое-как прикрывшись солдатским плащом, но милосердный сон не смыкал его глаз; им овладел то ли бред, то ли приступ болезни. И едва он закрывал глаза, как в ушах его раздавался чей-то голос, зовущий его… зовущий по имени! И он метался, стараясь расслышать это имя – или вспомнить его.
«Ты слышишь? Приди. Скорее приди, это важно! Скорее… остается мало времени».
Он очнулся; сонки, стоящие на карауле, удивленно таращили на него глаза – добрые солдаты, отметил Шут, и не пьяные, и не дрыхнут. Можно было б подумать, что им не давал покоя его стон и бред, да только зная сонков и их крепкие нервы, с уверенностью можно было б сказать, что их такими пустяками не проймешь.
Прогуляться? Зовущий его голос повторился, стал настойчив, и слышался теперь даже наяву. Это становилось невыносимо.
- Охранять царя, – бросил Шут, все-таки поднявшись на ноги. Вот и плащ пригодился, кстати. – От дверей не отходить, что бы ни случилось! Разве что ваш бог сверзится с пьедестала…
Солдаты молча проводили его ничего не понимающими взглядами и остались на месте, таращась в темноту покрасневшими глазами.
Шут не знал куда идти. Почти расцвело; с балкона, на который Шут вышел, была видна красная полоска зари, выкрасившая небо над городом, и обрывки спешно убирающихся туч. На улице моросил дождь, было тепло и влажно, свежий воздух не принес покоя, и голос не перестал звучать. Шут закинул голову, подставляя лицо мелкой приятной мороси. Да чем же избавиться от назойливого бормотания?! Напиться, что ли ?
«Мало времени…»
А может, это камни его зовут?!
Ну, конечно! Как сразу он не догадался!
А что случилось, интересно?
Нет, в самом деле – что еще могло случиться после того, как Тийна разгромила Палачей и устроила помолвку с Кинф?
Шут торопливо покинул балкон и поспешил в один из тайных ходов. Голос, словно почуяв, что Шут откликнулся и идет, немного примолк. Теперь он говорил не так отчетливо, слова, звучащие в голове, были скорее похожи на бессвязный бред или бормотание сумасшедшего.
Однако, это были не камни.
Когда Шут оказался в подземелье, они с изумлением уставились на него.
- Что случилось? – прошелестели они.
- Это я и сам хотел бы знать, – осторожно ответил он.
Что-то изменилось; Шут смотрел на камни и понимал, что с ними что-то случилось такое, отчего ни уже не властны над ним – если б они это узнали, то многие, наверное, раскрошились бы от ужаса и досады, если, конечно, камни умеют досадовать. Теперь это были просто говорящие стекляшки – чудо, конечно, но сила их, могучая, страшная, куда-то ушла, исчезла, словно некто или нечто выпил её. Голос бормотал и всхлипывал, вел его вперед. Иногда Шуту казалось, что он понимает, о чем идет речь, а иногда он предпочитал не то что не поминать – он и слышать-то не желал того, что ему нашептывал невидимый собеседник.
«Слушай… ты уже близко, я знаю. Предатель близко! Он все, все делает для того, чтобы вскарабкаться на трон, и тогда всем будет худо. Спеши. Мне нужно сказать тебе очень важную вещь. Я не могу так, на расстоянии. Я должен видеть тебя. Ты меня помнишь. Я отсек тебе руки».
Теперь не оставалось сомнений, что это Палач подзывал Шута – он все еще жив, несмотря на то, что Тийна клялась, что уничтожила всех! Сердце Шута билось все сильнее, он почти бежал по темному подземелью, безошибочно угадывая дорогу. Он угадал бы её и с закрытыми глазами; и из-под его ног разлеталась грязная вода в вперемешку с кровью.
Вскоре Шут вынырнул из бокового хода в пещеру, пристанище Палачей, и завертелся на месте, на зная, куда идти дальше. Повсюду лежали тела убитых – и сонков, и Палачей, оставленных в общей братской могиле; далее виднелись три хода, но куда идти Шут не знал.
- Где ты?! – заорал он.
«Иди ко вторым воротам, там, где наша крепость», – послышался в его голове спокойный ответ, и Шут понял, что время истекает, что его не осталось совсем! И он ринулся в темноту пещер еще быстрее.
Палача – того самого, что Тийна велела приколотить к стене, – Шут нашел скорее по острому запаху крови, чем по какому-то звуку. Над головой его еле горели факелы, оставленные Тийной, но тело, прибитое к стене, было столь бесформенно и грязно, столь залито кровью, запекшейся и черной, что уже не походило на что-то живое, скорее, на мертвый обломок скалы. Терпя страшные муки, Палач все же молчал, и Шут в ужасе упал на колени, не зная, что делать. Его руки то порывались прикоснуться к страдальцу, то, словно обжегшись, отдергивались от изломанного тела.