Палач молчал; подняв с трудом голову, он насилу улыбнулся одним лишь краешком разбитого рта.
- Не нужно бояться, маленький весельчак, – с трудом произнес он. – Ты уже ничего не исправишь. Да это уже и невозможно. Все кончено… со мной – все кончено. И это к лучшему. Если тебе не трудно… освободи меня. Не бойся, я уже ничего не чувствую. Мое тело мертво, живы только мой мозг и сердце, но и это не на долго. Давай.
Шут поднялся, в ужасе разглядывая орудия, которыми был прибит к стене Палач – как и все, сонки сделали это основательно. Ладони гиганта, его предплечья и плечи были раздроблены железом, и Шут, положив руку на один из обломков, с содроганием ощутил, какое оно теплое, это железо, теплое и скользкое от живой крови, и как страшны и искорежены пальцы, походящие скорее на скрюченные жаром высохшие корни дерева, чем на живое тело…
Он потянул обломок меча, которым была пронзена кисть Палача, но тот не поддавался. Палач молчал; быть может, он был немыслимо терпелив, а может, и в самом деле уже ничего не чувствовал.
- Смелее, – произнес он. – Поспеши. Времени почти не осталось, а я не хочу умирать так…
Шут рванул меч, и обломок со звоном вышел из стены, и освобожденная изувеченная кисть повисла, раскачиваясь перед лицом Шута.
Не без усилий Шут освободил вторую кисть, затем руки. Когда Палача удерживал лишь один обломок, пробивший плечо, тот начал заваливаться на Шута, отрывая себя от стены тяжестью своего тела, и Шут насилу удержал гиганта, чтобы тот не свалился в грязь.
С трудом оттащив умирающего на более-менее чистый участок земли, Шут поспешно сорвал с себя плащ и прикрыл им Палача. Он не знал, зачем он это сделал. Быть может, оттого, что ему невыносимо было смотреть на страшные раны на теле человека, который, несмотря на свою профессию, когда-то обошелся с ним более чем милосердно. Странно, но Шут не испытывал к нему ненависти. Напротив – в его груди поднималась какая-то горячая щемящая боль, словно на его руках умирал близкий ему человек, и он крепко сжал зубы, чтобы не зарыдать в голос.
Палач некоторое время лежал молча, собираясь с силами. Затем открыл глаза и постарался что-то сказать.
Говорить ему было трудно, и Шут не понимал, отчего он предпочел поговорить с глазу на глаз, а не послал ему это знание мысленно.
- Что… что ты хотел сказать мне? – произнес Шут с усилием.
- Много. Слишком много, и наверное, всего не успею. Первое – это то, что Предатель здесь. Я не знаю кто он, но знаю, что он все сделает, лишь бы вскарабкаться на трон. Это его основная цель; никто и ничто ему не дорого, никто и ничто не любимо так, как власть, и ни к кому и ни к чему он не привязан так, как к короне. Если ты узнаешь его – не верь ни единой его клятве, потому что он обманет тебя. Он в замке! Он виновен в падении Андлолоров! Он уничтожил их. И он пришел вместе с Кинф Андлолор. Все эти годы он был рядом с нею, в тени, не вызывая её подозрений. Это может быть даже чернокожий раб – Предатель хитер, и ему ничего не стоит притвориться и самым ничтожным из людей, чтобы не вызвать ничьих подозрений!
- Да что за Предатель-то такой?! – в смятении вскричал Шут. Палач хрипло вздохнул; было видно, что он хочет закашлять, но душит этот кашель в своей груди – не то он убьет его.
- Это он породил Камни чтобы быть сильнее одного камня, – ответил Палач, справившись с кашлем, – это он породил нас и Кровавых Учителей. Это он осквернил весь этот мир в угоду себе. Неужто ты не помнишь ничего из того, что произошло с тобой после того, как я отсек тебе руки? Ты же был там, ты должен знать.
Шут наморщил лоб; смутные воспоминания, те, что лишь изредка приходили к нему во сне, шевельнулись где-то глубоко в его памяти.
Этот Палач дал ему отвар в келье, где потом его должно было похоронит заживо – это он помнил хорошо. Был еще один Палач – он просто смотрел, молча и безучастно – он остался вместо Шута… Но и все. Дальше – пуста, чернота, небытие.
- Я дал тебе отвар, и ты почти не почувствовал боли, – произнес Палач. – В твоей могиле остался другой, тот, что согласился. Тебя же отнесли вниз, к Сильфам. И Савари, придворный маг, там выходил тебя.
Шут потер виски; кажется, он что-то вспоминал – какие-то зеленоватые тени над туманными прекрасными полями и свежую струйку крови, стелющуюся на тонких стеблях прекрасной светящейся травы.
- Савари винил тебя в случившемся, и более всего – твою любовь к Кинф Андлолор, – продолжил Палач. – Он, именно он разделил вас так, чтобы ты ненавидел её. Савари не хотел, чтобы вы были вместе. Я знаю, что это мучает тебя, и ты думаешь, что сходишь с ума, подобно этой женщине, Тийне... Но это не так. Вас разделяет кровь. Ты потерял много крови тогда, и он влил тебе её кровь.
- Что?! Её кровь? У нас с нею одна кровь?! Но каким образом кровь Кинф Андлолор может течь в моих жилах? – поразился Шут. – Как ты смог раздобыть её, старик? Как уговорил её? Хотя… постой! – Шут рассмеялся нервно. – Был ведь еще один человек, так ведь? Его с Кинф Андлолор разделила сама природа, и ты с её помощью решил разделить нас! Я верно понял – это принц Крифа дал мне новую жизнь?! – Палач лишь бессильно кивнул. – Но зачем, зачем, старик, ты вместе с его кровью ты влил мне такую ненависть к принцессе Кинф?! Что ты задумал? Отчего хотел разделить нас?
Палач кивнул:
- Да; Крифа тоже знал… это он уговорил старика вылечить тебя и дал тебе кровь. А старик сказал… сказал, что если не это, то ты снова попадешь на плаху, рано или поздно, потому что не оставишь Кинф Андлолор в покое, а Король больше не простит тебя и не оставит тебе жизнь за твою дерзость. Но если Король забыл о том, что ты значишь, то он, Савари – нет. Он хотел сохранить тебе жизнь любыми путями, пусть даже и путем безумия. Поэтому ты ненавидишь её. Только твоя ненависть сильнее твоей страсти. И ничто не в силах избавить тебя от этой ненависти, покуда в жилах твоих течет её кровь.
Шут молча сидел в грязи.
- Только меня он не спросил, – зло произнес он наконец, – что больше мне нравится – смерть или ненависть. Молчишь, старик? – крикнул он в ярости, подняв лицо к молчаливому потолку. – Молчи; ты не нужен мне, чтобы избавиться от того зла, что ты натворил. Я сам это сделаю – помнишь, ты говорил, что во мне есть странная сила, природу которой ты понять не можешь? Теперь и я ощущаю её; и я знаю, что её мне достанет, чтобы отдать кровь Крифы и вместе с нею терзающую меня ненависть!
Шут ловко вытянул меч из ножен – звонко и чисто пропела сталь, – и полоснул себя по руке безжалостно. По распоротой одежде потекла, расползаясь, темная кровь – Палач задумчиво и умиротворенно смотрел на то, как последние живые капли того, кого когда-то звали Крифой, капает на пол. Рана была глубока, но, к великому удивлению (если этот умирающий человек мог еще удивляться) кровь перестала сочиться, словно и в самом деле её вышло ровно столько, сколько было забрано у Крифы.
- Благородный принц, – торжественно произнес Шут, – я благодарен тебе, что ты подарил мне жизнь и поддерживал её все эти годы. Я горд, что был тебе кровным братом. Теперь я возвращаю тебе то, что ты когда-то дал мне. Покойся с миром. И мне – мир.
Палач молча смотрел, как Шут, странно успокоившийся, перевязывает рану – его лицо избавилось от какой-то нервозности, от болезненного и одержимого блеска в глазах, разгладилась морщина меж бровей. И странно было б даже подумать, что это благородное и смелое лицо может искривляться в гримасах и шутовских ужимках.
- Теперь, когда твои мысли не заняты всецело болезненной страстью, когда ты можешь меня услышать, – продолжил Палач, – я скажу тебе самое главное. Я подслушал эту тайну. Я знаю, у тебя отняли имя – я помогу его вспомнить. Оно написано на твоей гробнице. Я нарочно позже вписал вместе с ним твое новое прозвище, которым тебя нарекли потом – Шут. Я бы сказал тебе его, да не помню, и мысли мои путаются.