Засигналил фон, и я ответил на вызов.
— Ты где прохлаждаешься? — сварливо спросил Крез, и мне стало обидно.
— Да тут с борухами кир разливаем по бокалам, тебя ждем.
— Нет, серьезно?
— На съезде с Анабарской трассы кручусь.
— Подъезжай к Чао-Као, позавтракаем.
— Ага.
Съезд закончился, и я оказался на другой трассе, ведущей в сторону центра. Бронемобиль, видимо получивший с воздуха данные о моем местонахождении, ждал меня у ее края, лениво поблескивая сиреной. Увидев меня, он встрепенулся и стал разворачиваться, загораживая проезд.
Я утопил газ, но он перегородил дорогу быстрее.
Пришлось резко свернуть с трассы, пробив ограждение. Я вылетел на тротуар, где напугал прохожих, сбил два рекламных щита, газетный автомат, открытую дверь магазина и что-то еще, потом свернул в переулок, потом в другой, потом в третий.
Заехав во дворы, я вышел из «лимо» и осмотрел его.
Не считая развороченной морды и помятых крыльев, он был еще вполне ничего. Кое-как расправив то, что я мог сделать руками и молотком, я неторопливо поехал к Крезу.
Настроение было испорчено. Мало того, что машину попортил, так еще и неприятное открытие — полиция, судя по всему, пытается отправить меня на тот свет. Иначе объяснить маневры на трассе, с подставлением меня под удар грузовика, я не мог.
За что? Надоело наблюдать, как я пытаюсь устроиться на работу? Или проклятый сержант так разозлился на меня за то, что я сбежал от него возле библиотеки?
Возле самого кафе у моего помятого «лимо» отказали тормоза, и я снес парковочный столб. На шум выбежала охрана, я отдал им последние десять баунтов и вошел во дворик, где за пустым столиком со скучающим видом сидел Крез и читал газету.
— Ты читал утреннюю газету? — спросил он.
— Ты же знаешь, я не читаю лживую демократическую прессу, — проворчал я и уселся напротив, скорбно уставившись в пустой стол.
— Чего изволите? — спросил появившийся рядом официант.
— Дэл, что будешь? — переспросил меня Крез.
— Ничего. Последнюю десятку я только что отдал, — проворчал я и напрягся в ожидании, что мой верный друг снова начнет издеваться над блеском и нищетой аристократов.
Но Крез просто заказал официанту два обычных завтрака, и тот ушел.
— А зря, — сказал он мне после этого.
— Что зря? Отдал десятку? Тоже так думаю. Надо было завалить их.
— Зря не читаешь лживую демографическую прессу. Много интересного.
— Что? — сварливо спросил я. — Бинда Мунда родила тройню?
— Ага. Вроде того. На, почитай, может что увидишь свежим взглядом.
Я пересилил себя и заставил взять этот сгусток лжи в руки.
«Тинападский варан родил тройню», «Новые украшения Бриканзы шокировали всех», «Зверское мочилово в северо-западном районе», «Сенсационное заявление Бирбо Кирка», типичный набор для современной прессы Амбросии.
И мелко, в углу — «Минус еще один аристократ».
Я почувствовал неладное.
Над пыльным городом уверенно светило солнце, по улице дул свежий ветерок, гоняя по высохшему и нагревшемуся пластону осенний пальмовый пух.
Официант принес по чашке прекрасного пальмового чао. Я отпил глоток, поймал носом потянувшийся с кухни запах верченых почек, и посмотрел в газету Креза еще раз.
«Минус еще один аристократ».
Ублюдочный стиль демократической прессы. «Красные мстители» выследили — о Боже, это называется «выследили»! — герцога Орта в его бывшей сельской резиденции, и расстреляли в упор на виду у селян. «В Амбросии больше нет аристократов первого эшелона», констатировал мерзкий журнашлюшка довольным тоном.
Но ведь остался второй эшелон. Правда, очень немногочисленный.
— Ну что думаешь? — Крез кивнул на газету.
Я снова стал читать заголовки. Чувство вредности не хотело покидать меня, и требовало удовлетворения.
— Ну, вряд ли мы сможем что-то выжать из тройни тинападского варана.
Крез смотрел на меня без выражения.
— Украшения Бриканзы… — задумчиво протянул я. — В принципе, их можно отнять и продать.
Он промолчал. Ладно.
— «Минус еще один аристократ», — медленно произнес я и посмотрел ему в глаза.
Он смотрел на меня в ответ — его глаза были беспощадными, презрительными и сожалеющими.
— Ты сочувствуешь моей скорби о еще одном представителе моего сословия? — попробовал я угадать.
Его глаза презрительно прищурились, верхняя губа задралась кверху, оскалив зубы.
— Ты презираешь его за то, что он дал себя убить?
Губа чуть опустилась.
— Я не понимаю твоих животных гримас, — с сожалением констатировал я.