Как я ни старался, но от этих слов невольно вздрогнул.
— Кто ее отец?
— Конечно, тот достойный муж, который замещает короля на время его отсутствия, — без запинки отбарабанил Уурвад, немного удивившись. — Не беспокойтесь о нем, Ваше величественное сияние мудрости, завтра он будет отправлен к своим предкам.
Я нахмурился.
— Это вовсе не обязательно.
— Не беспокойтесь, Ваше величественное сияние мудрости, он знает свое место и со слезами благодарит Ваше милосердие.
Я хотел было усомниться, но тут Тот-достойный-блаблабла поднялся и я увидел, что он действительно плачет от счастья, либо искусно притворяется таковым. Сияя, как удачливый влюбленный, он легкими шагами подошел к моему трону, опустился и стал целовать ступени, после каждого поцелуя поднимая на меня радостные глаза.
Его дочь тоже не выглядела огорченной.
Я почувствовал дрожь. Мой мозг бунтовал, отказываясь воспринимать окружающую меня действительность.
Под праздничное постукивание барабанов, порыкивание каких-то длинных труб и позвякивание колокольчиков Уурвад продолжал представлять мне моих придворных. Я быстро запутался в их именах и историях и, ничего не соображая, с каменным видом смотрел то на него, то на царевну, то на счастливого Тот-достойный-блаблабла, то на барельефы, украшающие стены зала. На них повсюду были изображены звери, пожирающие друг друга, и иногда герои, поражающие этих ненасытных зверей. Точь-в-точь как все то, что я видел на Кинхаунте своими глазами.
Справа незаметно подошел и пристроился какой-то арфист, который начал тренькать на чем-то похожем на арфу и напевать в весьма разболтанной манере:
— Наш король вернулся, оу-еее. Он объелся чанки, и его голова стала пуста, а-а-а-а.
Я не успел подумать, как моя рука поднялась, а губы рявкнули:
— Уберите этого клоуна.
Ближайшая стражница схватила певца за шею и швырнула прочь с такой легкостью, словно он был маленькой тряпицей, и с бесстрастным снова заняла свое положение.
Я улыбнулся.
Мое новое положение начало мне нравиться.
— Стой, — прервал я Уурвада, и он немедленно замолчал.
Я обернулся к музыкантам, постукивавшим, порыкивавшим и позвякивавшим у дальней стены:
— Эй вы, тоже… можете быть свободны.
Музыканты недоуменно уставились на Уурвада.
— Это свободные люди, господин, — вежливо уточнил он. — Это не рабы.
Я кивнул:
— Хорошо. Валите отсюда!
Слегка вжав головы в плечи и изобразив оскалы испуга, музыканты исчезли.
Уурвад изобразил некоторое замешательство. Придворные переглядывались.
Я с облегчением откинулся на спинку трона, и даже то, что я при этом немного ударился об нее затылком, не омрачило моего настроения.
Мои глаза устремились к столу, и нашли на нем то, что я искал — хорошее средство для того, чтобы голова стала еще более пустой. Я кивнул туда Уурваду:
— Как правильно, я должен пойти туда жрать или мне принесут сюда?
Уурвад испуганно склонился:
— О, ваше сияние мудрости, вы никому ничего не должны. Только вам все всё должны. Как вы изволите, так все и будет.
— Феноменально! — засмеялся я и обратился к царевне. — Тогда, моя любезная дочь, ты, можеть быть… то есть, иди к столу, и принеси мне что-нибудь поесть и выпить! И перестань так пялиться на меня! Я не сплю с дочерьми! Подыщешь себе другого жениха.
При этих моих словах все так скривились, словно одновременно получили удар в живот. Царевна побледнела и отшатнулась от меня, словно я назвал ее грязной шлюхой. Уурвад молнией взбежал ко мне и зашептал на ухо:
— Ваше сияние мудрости! Конечно, все понимают, что царевна — не ваша родная дочь. Но это дань древним традициям, называть молодую невесту короля его дочерью. Скажите, что вы пошутили.
— Что-о?! — взрычал я на него, и он съежился от страха. — Осмеливаешься перечить мне, раб?
Уурвада как ветром сдуло, и он простерся ниц перед троном.
— Царевна, как там тебя?
Она смотрела на меня испуганно и непонимающе.
— Как они зовут тебя? — догадался я правильно задать вопрос.
— Оученнаах, — пролепетала она, чем вызвала у меня приступ буйного веселья.
— Хорошо, я буду звать тебя Ачённах, отныне ты не моя дочь, а моя невеста! — прогрохотал я, сам удивляясь непонятно откуда взявшейся силе моего голоса. — Я сметаю своей мощной рукой старые порядки и провозглашаю — отныне молодая невеста короля не называется его дочерью!
Затруднение на лицах окружающих разрешилось и сменилось на гримасы восторга.
— Аченнах, — грозно велел я, — немедленно принеси мне выпить.
Она смиренно склонилась и бросилась к столу.
— Уурвад! — обратился я к старику, все еще лежавшему лицом вниз. — Восстань, ибо я простил тебя.
Уурвад встал с видом величайшей радости. Я хотел было объявить свое следующее решение — помиловать Того-кто-блаблабла, но посмотрел на его все еще сияющую физиономию, и тень сомнения заставила меня остановиться. Я поманил Уурвада к себе, и он послушно взбежал по ступенькам.
— Я не хочу, чтобы тот… кто достойный замещал меня, был завтра казнен, — пробурчал я, и его лицо омрачилось. — Но я хотел услышать, что ты скажешь мне.
Его лицо снова просветлело, и он начал объяснять.
— Ваше сияние мудрости, он всю жизнь ждал этого часа и надеялся, что честь встретить Короля достанется именно ему. Его предки умерли, так и не встретив свою мечту. Он ничего не умеет, ни к чему не способен, он надеялся и не верил, и в последний момент вы хотите лишить его этой радости. Вам кажется, что вы спасете его от смерти, но на самом деле вы лишите его смысла жизни.
Я махнул рукой.
— Ладно. Пусть все будет так. Скажи всем, что могут расслабиться, пить и веселиться.
Уурвад изобразил задумчивость.
— Что опять? — прорычал я.
— Ваше сияние, "могут" или должны?
— Должны.
— Всем немедленно начать веселиться! — возгласил Уурвад залу, и все ринулись веселиться, словно с цепи сорвались.
Уурвад спустился, вместо него ко мне поднялась Аченнах. Я принял из ее рук большой глиняный бокал, полный кисловатым терпким вином, посадил ее себе на одно колено и обнял за тонкую талию, поднял бокал и провозгласил:
— За здоровье моих подданных! За возрождение Киннаухаунта!
— Олала! — весело закричали они. — Олала! Слава Королю!
Началось веселье, настолько бурное, словно его репетировали годами и теперь исполняли досконально известный номер.
В однообразном гомоне выкриков, песен и дикарской музыки я быстро заскучал, но на этот случай надо мной был потолок дворца, расписанный все теми же животно-пожирательными мотивами. В их переплетениях можно было блуждать взглядом, казалось, вечно. И вдруг посреди оскаленных морд, впивающихся друг другу в длинные шеи, взгляд натыкался на маленькую лодку, с которой мальчик закидывал тоненькую удочку, или птицу, кормившую своих птенцов, или двух бабочек, порхавших вокруг цветка. Фрески, изображенные в том же стиле, что и висевший на мне "дракон К", были неисчерпаемой бесконечностью сюжетов.
Наконец мне надоело сидеть на троне, и я спустился к столу, отмахнувшись от Уурвада с его назойливыми рекомендациями по соблюдению регламента.
Там мне сразу все стали как родные — и толстый мужик, хранитель даров, и его жена, не менее толстая. У всех висели на шеях ожерелья с фигурками, похожими на моего дракона, только из серебра или вытертой и позеленевшей меди.
— Почему о вас ничего не знают на материке? — задал я один из мучивших меня вопросов.
— На большой земле, у нас это называется, — жизнерадостно ответил Учанчаа, воровато оглянулся на Уурвада и почему-то потупил глаза.
Улайза посмотрела на Уурвада, злобно прищурив глаза, и ответила за мужа:
— Древние боги запрещают нам общаться с людьми Большой земли.
— Не древние боги, неразумная, а вечно живые боги Киннаухаунта, — проворчал Уурвад. — Вечно живые Райда, Уарайда и Кеш хранят древний закон Киннаухаунта, который гласит — с Большой земли идет смерть! Поэтому двери Киннаухаунта должны быть всегда заперты.