— И Чунк!
Я вспомнил — кажется, мы один раз бухали с ними, пока валялись на пляжах.
— Это не они. А где такой большой воин и с ним хрупкая женщина? — спросил я у Хуамайбона, но он лишь брезгливо пожал огромными заплывшими плечами.
Я повернулся и пошел к входу, в раздумьях не слыша воплей кинхаунтцев за спиной.
Выяснив, что разведкой занимается вождь Уланпачуа, я призвал его к себе, но он был в походе и должен был вернуться только к вечеру.
Мне все сильнее не нравились странные переглядывания и ухмылки моих начальников. Я приказал собрать совет. Уурвад подчинился, но с еще большей тоской и неохотой на лице. Это начинало меня раздражать.
— Уурвад, признайся, почему тебе не нравится то, что я говорю.
Он немного испугался.
— Нет, ваше сияние мудрости, ваша мудрость безмерна и не имеет границ, потому что ваша голова вечно пуста.
Я зарычал.
— Не юли, отвечай.
— Нет, мне все нравится, каждое ваше слово, как капля расплавленного золота, падает в океан суеты бытия и освящает его сиянием вечности.
Я понял, что он может продолжать это бесконечно, и прекратил свои попытки.
К вечеру советники собрались в большом зале, и Уурвад прислал за мной младшего жреца. Его глаза были тревожны, и я приказал Зуулаа и Зальгирис сопровождать меня, но чертовки задержались по своим бабским делам. Сунув Кулай за спину, я понял, что обойдусь и без них.
В зале собралась пестрая компания. Уурвад по очереди представил их мне.
Гуурмамой, жирный лысый старик с недовольным видом, занимался запасами проводольствия. Уучурвалаан, худой высокий старик, похожий на нахохлившегося сонного грифа, ведал вооружением воинов. И еще три непонятных старика, занимавшихся непонятно чем.
Битых два часа я пытался выжать из них что-нибудь полезное и все больше недоумевал. То, что напел мне Уурвад про страстное желание всех подданных моих немедленно заняться возрождением страны, плохо сочеталось с льстивыми, но бессмысленными излияниями жрецов. Такое ощущение, что они просто тянули время.
Уставший и недоумевающий, я распустил собрание, вернулся в свои покои и приказал своим стражницам никого не пускать ко мне.
— Даже вечернего раба еды? — переспросила Зальгирис, и меня осенило.
— Его тем более, а лучше закажите мне того же, чем кормят вас. Только не говорите, что это я попросил. Просто возьмите себе побольше.
Девочки хмыкнули и переглянулись. Я не придал этому значения.
А зря.
Через полчаса, когда они принесли мне миску еще дымящихся вареных гусениц, я очень пожалел об этом. Но отступать было некуда — меня сверлили четыре насмешливо испытующих глаза. Невозмутимо, как и подобает королю, я принялся закидывать за обе щеки гусениц, с хрустом перемалывая головные панцири и удивляясь, насколько горькими могут быть внутренности насекомых.
Зальгирис и Зуулаа болезненно поморщились и склонились с видом глубочайшего уважения.
— Повелитель, — промямлила Зальгирис, — твои рабыни не стоят того, чтобы ты показывал им свою доблесть таким жестоким способом.
— Не понял? — переспросил я.
— Ваша голова пуста и вы видите суть вещей, и можете делать горькое сладким, мы поняли это. Позвольте все же очистить этих гусениц.
С этими словами девочки принялись ловко потрошить гусениц, отрывая головы и выбрасывая их вместе с кишками прямо в окно.
Подавив приступ тошноты, я продолжил есть уже очищенное лакомство. По вкусу это было похоже, оказывается, на креветок.
А мои стражницы сидели передо мной на корточках, смотрели собачьими глазами, как я ем, и тихо напевали:
— О-о-о, Мааргкх Даэ-э-э-лвисс, его голова пуста-а-а-а… Он ест гусениц целиком, потому что может делать горькое сла-а-а-адки-и-им…. О-о-о, повелитель, сделай мою жизнь сладкоо-о-ой, как этот ме-о-о-о-д…
Наевшись, я загрустил. Где там сейчас Крез и Мэя? Еще чего доброго, влюбятся друг в друга без меня….
— Мне нужен Уаланпачуа, — сказал я им.
Они тут же перестали петь, и их глаза заблестели.
— О, Уаланпачуа великий воин, — сказала Зальгирис.
— Он может задушить караййю на лету, — кивнула Зуулаа.
— Он метает копье дальше всех, — мечтательно закатила глаза Зальгирис.
— И в кулачном бою ему нет равных.
— За это его ненавидят жрецы.
— Эти слабые старики, они боятся Уаланпачуа, потому что его бедра сильны.
— Хватит! — рявкнул я. — Мне нужно с ним поговорить. Проклятые старики водят меня за нос. Что-то здесь не то.
Стражницы опасливо поежились и переглянулись.
— Великий, Уаланпачуа вернется вечером. Мы сразу же отведем его к тебе.
Утро разбудило меня нежным пением птиц, шумом листвы на сильном ветру и адской перебранкой в дверях — Зальгирис и Зуулаа не пускали ко мне Уурвада и утреннего раба еды. Я крикнул Уурваду, что чуть позже зайду к нему сам.
Возмущенная Зальгирис вошла. В руке она держала маленький горшочек. Не прерывая повествования, она залезала в него пальцем, доставала нечто коричневое и размазывала по телу.
— Это змеиный жир с травами предков, — пояснила она в ответ на мой удивленынй взгляд. — В моем народе принято так делать. Кожа становится нежной и гибкой.
— Вот почему твоя кожа такая упругая и блестящая, — понимающе кивнул я и невольно потянулся к ней пальцем, чтобы еще раз убедиться в истинности своих слов.
Она с готовностью замерла. Я спохватился и убрал палец, мне стало неловко. Тогда она обиженно выпятила губу. Я вздохнул и довершил то, что начал.
Остаток дня я скоротал, разбирая и собирая Кулай и отрабатывая мечом фехтовальные приемы. Если бы через окно в зал не ворвался небольшой паук, я бы умер от скуки. А так я чуть не умер от страха. Две пули в упор не остановили паука, потому что пролетели мимо. Мебели досталось гораздо больше. Он метался по залу, видимо испуганный больше, чем я. На выстрелы вбежали стражницы. Я тут же сделал вид, что просто развлекаюсь. Зальгирис ловко ткнула паука копьем и выкинула обратно в окно, я надменно кивнул им на дверь, и только когда увидел их спины, облегченно перевел дыхание.
Тревожные мысли снова овладели мной.
Что-то здесь не клеилось. Король вернулся, тот самый король, о котором говорили пророчества. Конечно, не более чем удивительное совпадение, что мне досталось это ожерелье, и в это же время в Амбросии меня ждет сомнительное по своей полезности, но почти бесспорное по регламенту право на корону.
Но почему теперь эти аборигены не проявляют ко мне никакого внимания?
Показалась Зальгирис.
— Ваше сияние мудрости, его мудрость великий травун и лечун просит разрешения войти.
Ах да, вчера я в ярости выгнал его, будучи пьян, и приказал не входить без разрешения.
Я кивнул, и Уурвад вошел и жестом приказал Зальгирис выйти.
— О ваше сияние мудрости, — снова елейно начал он, — ваши жены истомились без ласки своего повелителя. Если вы устали, позвольте укрепить вас чудесными травами Киннаухаунта.
— Опять ты подкладываешь под меня женщин, о травун-лечун? — подозрительно осведомился я. — Хотя обещал дать мне отдых. А как же великие дела? Разве их ненадо решать? Разве не надо карать врагов, строить мосты и расчищать пастбища?
Уурвад склонил голову еще ниже, но мне померещилась зловещая усмешка.
— О повелитель, земля и грязь недостойны касаться божественного тела вашей мудрости. Всю эту грязную работу сделают ваши слуги и рабы. Вам же самими небесами уготована вечная радость и наслаждение.
Я задал ему еще несколько вопросов, но он отвечал в том же духе.
Я отпустил его наконец, всерьез задумавшись о том, чтобы предать его лютой смерти.
За окном опускалось солнце, орали птицы. Я думал, и мне было грустно и одиноко.
Мне так не хватало Креза. Насчет Мэи, наверное, пока не стоило торопиться.
Уаланпачуа пришел вечером, и мне пришлось прогнать стражниц, чтобы не видеть, как они пожирают его глазами. Впрочем, он был достоин этого — высокий, с гордым видом и легкой походкой. Каждое движение его источало достоинство и силу. Только одно мне не нравилось — что он так высокомерно смотрел на меня.