— Хахахаха!
Ужасные слова о предстоящем жертвоприношении короля убедили меня, что проклятый жрец действительно многое не договаривал мне.
Я привлек к себе Зульгарау и прошептал ей на ухо:
— Лучше помоги мне разговорить этих воинов. Спроси у них, что должен делать настоящий король, по их мнению.
Она жадно пожирала меня округлившимися глазами. Неуверенный в том, что она меня слышала, я переспросил:
— Зульгарау, ты слышала меня?
— Я хочу, чтобы ты был только мой, о повелитель, — простонала она. — Я буду тебе лучшей королевой! Мы убьем всех врагов, сделаем из их черепов чаши и будем пить оттуда лучшее вино!
— Ты слышала, что я сказал тебе? — зарычал я, впадая в отчаяние.
— Да слышала, слышала, — с досадой отмахнулась она и обратилась к воинам:
— Многие хотят быть королем, но это болтовня. Из вас любому предложи стать королем, он только будет пить и валяться с бабами.
Я вздохнул с облегчением — Зульгарау полностью переключилась на мое задание, и теперь ее было не узнать. Воины возмущенно смотрели на нее.
— Твоя сестра прислуживает королю, поэтому ты так дерзка на язык, Зульгарау, дочь деревьев, — проворчал один из них. — Наверное, и тебя уже сводили в постель к Великому пустоголовому?
Она презрительно хмыкнула.
— А что я сказала не так, Ульчичи? Разве ты делал бы что-нибудь другое, если бы тебя сделали королем? Разве ты бы не плавал в вине и женщинах? Или тебя больше привлекают мужчины?
Дружный хохот утопил возмущенного Ульчичи, он встал, грозно надувая мышцы, но дерзкая Зульгарау храбро встала перед ним и гордо задрала свой носик.
— И что, ты ударишь меня, слабую женщину? Не бойся, я не буду жаловаться сестре. Лучше признай, что и ты бы вел себя как этот король, потому что вы все мужчины такие, вы все одинаковы.
— Нет, я не такой, — зарычал Ульчичи. — Если бы я был король, я бы вел себя иначе.
— Хахаха, — дерзко рассмеялась ему влицо Зульгарау. — Ну и что бы ты делал?
Он взял со стола глиняный кубок и раздавил его в своей руке.
— Я бы взял всех старейшин, — прорычал Ульчичи, — и бросил их в пруд!
— О-о-о-о, — потрясенно сказали воины.
— Нет, — помотал головой Ульчичи, — я бы сначала вспорол им животы и набил их крабами! А потом бросил бы в пруд! А перед этим не кормил крокодилов три дня!
— Тогда они слишком быстро сожрут их! — возразил другой.
— Три дня много, — согласился третьий. — Пусть лучше они будут сыты и плавают возле старейшин, а они визжат от страха.
— Как они будут визжать в пруду с вспоротыми животами, полными крабов? — резонно возразил четвертый.
— И это все, на что ты способен? — рассмеялась Зульгарау.
Ульчичи зарычал:
— Я бы заставил племена платить дань и нагнул бы вождей! Мы бы построили новый дворец! Расчистили джунгли и засеяли масой!
Зульгарау оглянулась на меня — я сделал ей такой жест, словно наматывал нитку на палец, и она, как ни странно, поняла.
— Больше масы, чтобы больше жрать, да, Ульчичи? — насмешливо спросила она.
— Нет! — яростно ответил он. — Чтобы продавать больше ящериц, и делать из их кожи красивые плащи, чтобы они стоили не так дорого! И еще торговать с другими племенами!
Воины возбужденно зашумели.
Я встал и положил Ульчичи руку на плечо. Он дернулся и сбросил мою руку и взвизгнул от ярости:
— Что ты позволяешь себе, презренная рабыня?
Я сбросил с головы платок. Челюсть Ульчичи упала.
— Я ваш король, воины. Я переоделся, чтобы послушать, о чем вы говорите. Ты показал себя могучим и мудрым воином, Ульчичи. Я назначу тебя новым главой стражников. Но сначала нам нужно победить жрецов.
Глаза Ульчичи расширились. Воины уважительно загудели. Кто-то даже сказал что-то хорошее в мой адрес. Вдруг поднялся другой воин, еще совсем молодой, худой юноша с горящими глазами.
— Райдо и Кеш это вранье, которое придумал отец Уурвада! — с горячностью воскликнул он. — Это не старые боги!
— Ага, — понимающе кивнул я. — Налицо заговор по выдумыванию новых богов, с целью захвата лидирующего положения в обществе и геноцида предыдущей жреческой верхушки.
— Что?! — недоуменно переспросил воин.
— Я говорю, отец Уурвада, наверное, убил предыдущих ведунов, и сказал, что их боги не существуют, и запретил всем помнить, что Урайда и Кеша раньше не было?
По тому, с какой ненавистью дернулся потрясенный моими словами воин, и по тому, как горели его глаза, я понял еще кое-что.
— И твои предки — из того ведунского рода?
Наступило гробовое молчание. Все присутствующие смотрели на меня остановившимися взглядами. У некоторых были изумленно открыты рты. Я заподозрил, что брякнул лишнее, и на всякий случай положил руку на "Кулай" за поясом.
В следующее мгновение все рухнули на колени.
— О великий… — прошептал один.
— Его голова пуста…
— Ему видно прошлое…
— И будущее…
Воины гудели.
— Но вы никому не должны рассказывать об этом разговоре! — сказал я, они с готовностью закивали, но в их лицах не было той уверенности, которую я хотел видеть, и я добавил, — У того, кто проболтается об этом, никогда больше не…
От такого страшного заклятия лица воинов побелели, они превратились в окаменевшие статуи. Удовлетворенный, я сделал наконец то, что хотел очень давно — повернулся к Зульгарау и отвесил ей смачную затрещину.
— Ах ты гнусная рабыня, как ты смела поднимать руку на своего короля! Сейчас я прикажу этим воинам убить тебя! Разорвать на много маленьких кусков! Маленьких-премаленьких-премаленьких!!!
Она затряслась от страха, а глаза воинов исполнились уважения. Только один сделал хитрую морду и доверительно наклонился ко мне. Все затихли, ловя каждое слово.
— Мой повелитель, — вполголоса сказал он, — бить женщину по голове, это слишком почетно для нее, так бьют воинов. А если хочешь показать ей ее место, сделай ей вот так.
Не успела Зульгарау отшатнуться, как он ловко протянул руку и щелкнул ее пальцем по нижней губе, отчего та звучно шлепнула об верхнюю. Воины разразились хохотом, а Зульгарау завыла от унижения.
— Благодарю тебя, мудрый мой воин, — сказал я и посмотрел на него с зловещей радостью, и, похоже, она ему была милее любого другого подарка. — Как тебя зовут?
— Ачунчуй, о сияние мудрости, — чинно ответил он.
Я кивнул.
— Я буду звать этот удар "шлепок Ачунчуя".
Дикое лицо воина озарилось счастьем. Остальные восторженно завистливо зароптали.
— А ты, — обратился я к юноше с горящими глазами, — готовься вспороть живот проклятого Уурвада и занять его место.
От восторга молодой жрец, казалось, готов был вот-вот рухнуть в обморок.
— Ладно, я пошел, — кивнул я воинам и выскользнул из комнаты, утаскивая с собой обалдевшую Зульгарау.
— Я хочу посмотреть ваши селения, — сказал я ей, на полном ходу проскакивая мимо очередной ниши, но, похоже, затрещина и "шлепок Ачунчуя" выбили из нее всю страсть.
— Как хочет сияющая мудрость… — пролепетала бедная овечка.
Я снова накинул платок на лицо, и мы спокойно прошли мимо стражи, стоявшей на входе в казарму.
Тропинка, ведущая к селению, была обставлена со всех сторон грубо обтесанными столбами — приглядевшись, я с удивлением понял, что они изображают какие-то фигуры.
Да, видимо Уурвад был прав, когда сказал, что в Кинхаунте не осталось мастеров, способных повторить древнее искусство.
Мы вошли в селение. Где-то бранились женщины, плакали дети, кто-то кормил домашнюю ящерицу, другой освежевывал ее на ужин.
Одни хижины были сделаны из переплетенных между собой, как корзины, деревьев, причем деревья продолжали расти. Другие были сложены из грубо обтесанных камней, щели между которыми были замазаны чем-то вроде цемента. Некоторые, особенно привередливые хозяева, замазали стены целиком штукатуркой, отчего они белели в сумерках аккуратно и даже празднично.
Проходя мимо одной из таких хижин, я с изумлением увидел на белой штукатурке узоры, окружавшие окно, и остановился. Они были похожи на храмовую роспись. Похожи? Нет, это была их точная копия! Но, судя по их виду, их нарисовали недавно совсем, причем небрежно, играючи.