Шейла по-прежнему со скучающим видом стояла в дверях и, похоже, совсем не слушала двоих мужчин, которые обращались к ней по очереди. Ее нетерпеливый взгляд скользнул по комнате и остановился на Поле.
Когда он подошел, один из мужчин, в зеленом свитере, говорил:
— Знаете миф о Леде и Лебеде? Так вот, я уже три года бьюсь над художественным воспроизведением лебединого крыла. Одного-единственного. Но столь совершенного, что не нужно будет ни Леды, ни чего-то там еще. Один взгляд — и вам ясен смысл легенды.
— Вы — Пол Джерсбах? — спросила Шейла. — Я как раз хотела с вами поговорить.
Они отошли от двери — и от ее поклонников.
— Как вы догадались, я собиралась улизнуть.
Вблизи она оказалась еще красивее. Глаза из-под густых черных ресниц сверкали изумрудным огнем.
— От Леды и Лебедя?
Она раздвинула губы в улыбке.
— Тот, другой — еще хуже. Выдумал новый искусственный язык и свято верит, что отныне все будут учить этот язык, а поэты — писать на нем стихи.
— Где только Макс Рэнд берет таких дебилов?
— Дороти питает слабость к «творческой интеллигенции».
— Где она? Я так и не познакомился.
— Здесь где-нибудь. Вы ничего не потеряли. Она жуткая зануда. Единственное, почему я пришла, — Дороти обещала пригласить киношников. Но я никого не вижу.
Глядя на ее элегантную фигуру в шитом на заказ пиджаке и атласных брюках, Пол вспоминал Шейлу без одежды. Должно быть, она догадалась, потому что подарила ему отнюдь не оскорбленный взгляд женщины, привыкшей к тому, что ею любуются.
— На днях мы говорили о вас с Ивеном Хендершотом.
— Вот как?
— Он пригласил вас поужинать. Что вы о нем думаете?
— У нас была всего одна встреча.
— Вполне достаточно, чтобы составить мнение. Он вам понравился или нет? Не бойтесь, не передам.
— Ему не откажешь в своеобразии.
— Вы, конечно, знаете о наших отношениях? Посмотрите, что он мне подарил.
Она показала свое запястье в кольце полыхающих белоголубых бриллиантов.
— Дорогая вещь.
— По-вашему, я не стою?
— Конечно, стоите.
— Вы удивлены?
— Он староват для вас.
— Ивену пятьдесят. Мне двадцать шесть. — Шейла с удовольствием повертела браслет. — Единственное, что делает жизнь сносной, это когда получаешь то, что хочешь. Говорят, будто не все продается и покупается. Однако все самое лучшее стоит денег. Ивен находит вас обаятельным.
— Серьезно?
— Лично для меня это ничего не значит. Сыта по горло обаятельными мужчинами. Потом всякий раз убеждаешься, что, кроме обаяния, у них ничего нет. Мир полон пустых смокингов. Ивен — единственный, кто не надоел мне через несколько недель.
Пол почувствовал укол ревности. И неожиданно для себя выпалил:
— Поужинаете со мной?
— Нет. Не думаю. Я еду домой — отсыпаться. Завтра в полседьмого утра нужно быть на студии.
— Как-нибудь в другой раз?
Она устремила на него загадочный взгляд изумрудных глаз.
— Пока не знаю. Как вы по части ловли такси?
— Крупный специалист.
— Тогда можете отвезти меня домой, если хотите.
Уходя вместе с Шейлой от Рэндов, Пол чувствовал на себе завистливые взгляды остальных гостей. Он уже был готов поверить в успех.
Однако она простилась с ним возле многоквартирного дома на Парк-авеню, и пришлось ему в десять часов вечера изнывать от скуки в своей убогой меблирашке, терзаясь сожалениями о том, что могло бы быть.
Он сел за письменный стол и начал листать Библию. В самом деле, материала более чем достаточно. Только ханжа или чистоплюй станет это отрицать. Но разве действовать по совести — значит проявлять чистоплюйство? Вечный вопрос: «Чего ты все-таки хочешь?» Похоже, ему хочется всего сразу: творить, приносить пользу, снискать богатство, власть, уважение, любить одну женщину и иметь про запас других — и, в довершение всего, не поступаться добродетелью.
По-прежнему находясь во власти противоречивых эмоций, он постучался в дверь Салли Горовиц.
Полчаса спустя он лежал на полосатом как зебра диване, восхищенно любуясь ее зрелыми формами. Она стояла перед ним в шелковой комбинации, с розовыми бабочками по бледно-зеленому полю. Он привлек ее к себе и погладил по спине. Ее отвердевшие соски уперлись ему в грудь. Он разомкнул губы; Салли пробежалась язычком по внутренней стороне его рта. И рухнула на диван рядом с ним. Он стащил с нее комбинацию — последний оплот сопротивления.
— Пожалуйста, — простонала она, — не сразу…
Он погладил ее груди. Мягко, но настойчиво раздвинул ноги. И испытал острое блаженство, пронзив ее. В то же время он сознавал: за свершением последует пустота. Он пригвоздил Салли к дивану и в убыстряющемся темпе начал совершать сильные толчки. Она громко стонала, вряд ли сознавая, что делает.