Через несколько минут он вышел и сочувственно дотронулся до его рукава. Они немного прошлись по коридору и остановились перед двойной дверью закрытого на ночь буфета.
— Я говорил с доктором Линдсеем, — сообщил Хендершот. — Пару часов назад. У нее внутреннее кровоизлияние. Нож задел жизненно важные артерии. Это вопрос времени. Она почти без сознания.
— Я пойду к ней.
— Ступайте, я подожду вас здесь.
На кровати лежала неподвижная фигура. Пол подошел на цыпочках, а когда глаза привыкли к темноте, различил ее лицо.
Белое лицо на белой подушке.
Он мягко опустился на стул. Под тонким одеялом обозначились контуры ее пленительного тела. Пол начал загораться.
Это какое-то безумие: даже в такой момент все остальные чувства — горе, жалость, вина — отступили перед влечением.
Она открыла глаза.
— Ты… вернулся…
Большие глаза не мигая смотрели куда-то мимо него.
— Тебе вредно разговаривать.
— Ах, Ферди, я думала… что ты умер.
Ферди. Так звали ее первого возлюбленного, гонщика и плейбоя. Фердинанд дель Рио. После его гибели Шейле пришлось некоторое время провести в клинике для нервнобольных.
— Шейла, это я, Пол. Пол Джерсбах.
Никаких признаков, что она его узнала.
— Ты… был… жесток…
— Это уже в прошлом.
Шейла пришла в возбуждение. Грудь заходила ходуном.
Она свистящим шепотом произнесла:
— Я могла убить тебя… Я пыталась.
Он почувствовал укол любопытства.
— Пыталась?
— Сам… знаешь… Поэтому ты здесь.
Пол положил дрожащие руки на колени.
Может, если рубануть сплеча, это вернет ее к действительности?
— Ты не нарочно.
— Ах, Ферди… не знаю…
Она вдруг словно увидела что-то страшное и, вцепившись в одеяло, заметалась, с нечеловеческой силой пытаясь встать.
— Все кончено… Кончено! Ферди!..
На мгновение Полу показалось, будто он видит в ее расширившихся зрачках жуткую давнюю картину: неуправляемый автомобиль на полной скорости врезается в каменную ограду.
И его пожирает оранжевое пламя.
Шейла откинулась на подушку. Половину лица закрыли волосы.
А глаза все так же пристально вглядывались вдаль.
Пол поднялся, чтобы позвать врача, и обнаружил прислонившегося к притолоке Ивена Хендершота — стройного и неумолимого, как судьба.
— Она бредила, — пояснил Пол.
Лицо Ивена озарилось слабой усмешкой.
— Это она подстроила аварию. Вот что она силилась сказать.
Пол с горечью ответил:
— Какая теперь разница?
Спустя несколько минут врач подтвердил. Шейла умерла.
Они выпили вместе в коктейль-баре близ клиники, уединившись в небольшой кабинке у окна, завешенного бежевой шторой.
— Шейла рассказала мне обо всем вскоре после того, как мы познакомились, — сказал Хендершот. — Ее возлюбленный требовал, чтобы она бросила сниматься. Возможно, она согласилась бы на это на вершине славы, но не в самом начале. Все в ней восставало против ультиматума. Она спросила: «Почему я должна отказываться от одного, чтобы получить другое?» Вспыхнула ссора. Ей было одинаково невыносимо потерять его и навсегда отказаться от карьеры. На какой-нибудь год — да, но не навсегда. Играть для нее постоянно было такой же необходимостью, как дышать.
Пол невыносимо страдал: Хендершот говорил о Шейле как о ком-то постороннем!
— Но из любви к нему она попыталась. А через год он узнал о ее связи с режиссером, который обещал ей главную роль в своем фильме. Тогда он сказал, что между ними все кончено. Накануне ответственных гонок она подмешала в коктейль наркотик. Я верил, когда она говорила, что не собиралась убивать его — только наказать.
Пол ждал, когда же наконец подействует алкоголь и притупит боль? Шейла умерла — это единственное, что имело значение. Она была для него всем, а теперь она — ничто для всех.
Вот он, зловещий смысл смерти.
— Конечно, — рассуждал Хендершот, — не в характере Шейлы было убиваться о ком-то до такой степени, что ее пришлось поместить в клинику. Так сильно она никого не любила.
— Откуда вы знаете? — неприязненно спросил Пол.
— От нее самой. Все дело было в чувстве вины. Плюс еще один, решающий удар: режиссер, которому она отдалась, обанкротился и не смог дать ей роль в фильме.
Пол никогда не переставал надеяться на то, что у них с Шейлой есть будущее. Он бы все вытерпел — абсолютно все — ради привилегии заниматься с ней любовью. Как жить дальше? Если бы можно было ее вернуть, он благословил бы даже ее жестокость.