С.Бодров: Для меня-то эти «узелки», например, в том, что во втором фильме Данила едет в чужую незнакомую страну помогать брату своего армейского друга, человеку, которого он толком не знает. Он едет туда, куда никто его ехать не просит, где его никто не ждет. Едет, руководствуясь своим внутренним пониманием, примитивным, простым пониманием правды. И дальше происходит странное: он наказывает тех, кого, в общем, не надо наказывать и прощает того, кого наказать, быть может, и надо было. Мне действительно хочется верить, что он не настолько зашорен.
С.Верейкин: В фильме есть полшага к такой рефлексии. Он же постоянно говорит о том, что хочет учиться на врача, представляется студентом медицинского института.
А.Захаров: Сейчас мы обсуждаем не столько конкретный фильм, сколько в контексте этого фильма некий типаж героя нашего времени. Вот вопрос: если бы по сценарию все было бы точно так же, тот же фильм, те же поступки...
С.Бодров: ...но самолет, на котором они улетели в Москву разбился?..
А.Захаров: Нет, все то же, только по сценарию главному герою пятьдесят лет. И он совершает те же самые поступки…
Обсуждаем ли мы проблему «герой нашего времени» или «герой нашего времени для тех, кому до...»? Это два разных вопроса. Мы все время подразумеваем «герой нашего времени» для тех кому до семнадцати, до восемнадцати, до двадцати. Притом, что это небольшая часть даже среди тех, кто этот фильм смотрел. Потому что в кинотеатры ходят и кассеты покупают явно не только тинэйджеры...
Отец Андрей: Сергей, у меня вопрос к вам, как к одному из создателей фильма. Почему Данила от первой серии ко второй, я считаю, деградирует? В первой серии он живет «Наутилусом», во втором - Ириной Салтыковой.
Все: Он живет не Ириной Салтыковой, а с Ириной Салтыковой!
Отец Андрей: Все равно, музыка «Наутилуса», которая звучит в первой серии, придает многомерность фильму. А то, что звучит во второй серии...
Г.Казанцев: Позвольте мне, как поклоннику «Наутилуса», сказать о музыке, которая была во втором «Брате». Мне понравилась песня группы «Би-2» «Полковнику никто не пишет». (Я не буду сравнивать ее с книгой Маркеса, но, в принципе, если очень постараться, можно провести какие-то параллели.
Отец Андрей: Да зачем стараться, там видна четкая параллель!
С.Бодров: Да, она на поверхности...)
Г.Казанцев: А потом еще одна песня - группы «Крематорий» про Катманду. Она не менее символичная и не менее душевная, чем песни того же «Наутилуса»...
Отец Андрей: Вопрос в том, что слушает сам Данила...
С.Бодров: Нет, нет, отец Андрей, он специально говорит Салтыковой, что музыка ее ему не нравится, что «там это не слушают». Он говорит это в самом начале и это программный момент...
С.Верейкин: Отец Андрей, вам кажется, что деградация больше всего в этом проявляется?..
Отец Андрей: Это как показатель...
С.Бодров: Может быть, это сама среда, которая, как мы уже говорили, подчиняет его себе. Среда, конечно, гораздо более пошлая и способствующая деградации: Москва, телевидение, «попса»... Но, с моей точки зрения, он все-таки пытается ей сопротивляться!
Отец Андрей: Кстати, я так и не понял, что произошло между первой и второй серией? Во второй серии нет никаких намеков, чем там Данила жил, чем занимался. Все-таки прошло два года...
С.Бодров: Нет, я думаю, всего несколько месяцев. Вот деньги кончились... Мне кажется, мы на один из главных вопросов ответили, относительно плюсов и минусов. Хотя я представляю себе это так: в эпоху хаоса и злой первобытной природы люди сели у костра, они только начали говорить, и один из них сказал несколько слов, и они звучали как «Надо защищать своих! Надо защищать женщину! Надо защищать брата!». Но дальше они пока не двинулись. Пока они не двинулись. Это потом будет все остальное. Потом они обретут Христа. Но пока они дальше не двинулись…
СТРАСТИ ВОКРУГ «СТРАСТЕЙ»
Фильм мне не глянулся.
Во-первых, было ощущение, что на меня давят, хотят из меня вытянуть «слезку».
Во-вторых, порой бывает невыносимо слушать любимое стихотворение даже в исполнении великого декламатора – не потому, что декламатор плох, а потому что стихотворение слишком «свое», слишком интимно-дорогое.
В-третьих, не обошлось без авторской корректуры Евангелия. Самая резкая из них – это начало фильма. Гефсиманское борение Христа. Согласно Лк 22,43, в эту минуту «явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его». Но в фильме Гибсона приходит сатана и приходит, конечно, не для укрепления, а для искушения Иисуса.
Если же фильм оценивать как фильм, а не как богословское произведение, то самым живым в нем выглядит Понтий Пилат. Каждому из остальных персонажей подарено только по одному выражению лица, которое они послушно проносят через все пространство фильма.
Хуже всех получилась Мать. О Матери у Креста всё, что можно сказать, сказала Анна Ахматова: «Магдалина билась и рыдала. Ученик любимый каменел. А туда, где молча Мать стояла, так никто взглянуть и не посмел». Гибсон посмел. Но в его обойме актерских кандидатур не было нашей Екатерины Васильевой. В итоге эта линия в фильме оказалась провальной.
Актерской и режиссерской удачей можно счесть подбор архиереев, судящих Христа. Очень узнаваемо.
Гениальный кадр – слеза Бога Отца, падающая с неба на Голгофу.
Что меня удивило в этом фильме – так это то, что последним полностью проигнорировано существование синдологии – научной программы исследования Туринской Плащаницы (от слова sindone - плащаница). Именно синдология допустила соприкосновение христологии и паталогоанатомии (пресловутый «натурализм»). На Туринской Плащанице отпечаталось тело распятого человека, а потому научное исследование этого отпечатка дало представление о том, что происходит с человеческим телом на кресте. Сегодня известно, каким именно бичом били Распятого. Известно, какого роста были палачи. Известно, что гвозди вбивались в запястье, а не в ладони (если гвозди вбиваются в ладони, то они разрывают кисть, и тело падает с креста). Известно и то, что при распятии смерть наступает от удушья, а Человек с Плащаницы умер от разрыва сердца (простите за ненаучный термин).
Но фильм я бы советовал посмотреть – особенно эстетической элите. Фильм стоит посмотреть хотя бы ради того, чтобы потом не допускать легковесной игры словами «всякий художник распят»; «я на кресте творчества», «критики распяли великого поэта»…
Фильм стоит смотреть и ради его языков – арамейского и латыни.
Натурализм фильма… да, наверно, православный режиссер так не снял бы. Христос несколько по разному переживается в православии и католицизме. Православие не бьет на эмоции. В православии категорически не рекомендуется во время молитвы рисовать какие бы то ни было “картинки” в своем воображении.
Православная молитва парадоксальна. Это БЕЗ-образная молитва перед образом, перед иконой. Молящийся человек не должен держать у себя в голове никакой картинки, не должен представлять себе Бога так или иначе. Икона своим подчеркнуто искусственным, отстраненным и бесстрастным языком позволяет это делать. Кино же, напротив, оказывается слишком навязчивым для зрителя.
Католические учителя молитвы, например, Игнатий Лойола, напротив, РЕКОМЕНДУЮТ во время молитвы живописать у себя в воображении евангельские сюжеты или картинки из трансцендентного мира. И при этом надо пробуждать в себе чувства умиления, покаяния, восхищения подвигом Христа и т. д.
Этот чувственный, эмоциональный акцент жизни католической Церкви сказывается и в искусстве. Например, испанские распятия XVI века нисколько не уступают фильму Мела Гибсона по своей реалистичности[26]. И их реалистичность была взыванием к решимости веры: верь вопреки очевидности. Эту логику у Достоевского воспроизводит Ипполит («Идиот»). Его реакция на картину Гольбейна «Христос во гробу» была такой: "...если такой точно труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики Его все веровавшие в Него и обожавшие Его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет? Тут невольно приходит понятие, что если так ужасна смерть и так сильны законы природы, то как же одолеть их? Картиной этою как будто именно выражается это понятие о темной, наглой и бессмысленно-вечной силе, которой все подчинено, и передается вам невольно… Природа мерещится при взгляде на эту картину в виде какого-то огромного, неумолимого, немого зверя…», который поглотил «глухо и бесчувственно великое и бесценное существо, которое одно стоило всей природы и всех ее закономерностей».
26
«На востоке распятие и крест не подавляли так всего другого содержания христианской веры, как на западе (главная икона - Распятие), что видно между прочим из реакции там этой переоценки еще в 9 веке со стороны Клавдия, еп. Туринского: по его словам крест в христианстве занял такое место, что оказывается, как будто мы во Христе видим только то, что и безбожники – позор, страдания и смерть без мысли о воскресении» (Скабалланович М. О символическом богословии // Труды Киевской Духовной Академии. 1911, т. 3. с. 562).