Замечу в связи с этим, что найденная и отработанная в этих картинах модель социального анализа современной темы с помощью «низких» жанров — комедии, мелодрамы, детектива — останется и впоследствии одним из самых популярных и эффективных инструментов исследования сложной и противоречивой послевоенной действительности. Вспомним, к примеру, такую увлекательную ленту, как «Нож» (1967, Жика Митрович, в советском прокате — «Главная улика»), где заимствованная из арсенала классического детектива история убийства модного певца и расследования этого преступления «смертельно серьезным» белградским Шерлоком Холмсом, которого играет Бата Живоинович, и его не слишком сообразительным, но чрезвычайно легкомысленным доктором Ватсоном (Любиша Самарджич), открывали перед зрителем совершенно неведомый кинематографу мир провинциального «шоу-бизнеса», импрессарио, «кантауторов», поставщиков шлягеров для эстрады, фабрикантов пиратских граммофонных записей, манекенщиц, профессиональных игроков — весь этот шутовской хоровод современного «полусвета».
Тем не менее, ни комедия, ни детектив не были самыми популярными из «низких» жанров, ибо они — как бы сами по себе, по природе своей, требовали такой драматургической дисциплины, такой безукоризненной архитектоники, которая невозможна без многолетней, отлаженной в сотнях ремесленных поделок «технологической дисциплины», и потому югославское кино, не обладавшее достаточно длительным опытом такого рода, куда проще и свободнее чувствовало себя в мелодраме. И в жанре этом югославские кинематографисты добивались прямого и бесспорного контакта со зрителем, который в середине шестидесятых годов, а особенно к концу десятилетия, начал медленно, но неотвратимо отворачиваться от отечественного экрана.
Одним из самых ярких примеров этого нового диалога, пользовавшегося огромным успехом и югославского зрителя, и у зрителя советского (первое место в плебисците читателей «Советского экрана») была мелодрама «Я голосую за любовь» (1965, Томы Янича), и потому фильм этот, не слишком удавшийся с профессиональной точки зрения, но отвечавший каким-то глубоким зрительским потребностям не только у себя на родине, но и за ее пределами, требует несколько более подробного рассмотрения. И прежде всего сюжет картины, история, рассказанная с экрана. Речь идет о любви. Любви первой. Любви, наталкивающейся на непреодолимые трудности. Любви обреченной, не имеющей будущего. Любви совсем юных, почти детишек. Вероятно, этих четырех «китов», на которых стоит драматическая история несостоявшейся любви юного Слободана и еще более юной Рашиды, было бы достаточно для того, чтобы фильм Янича, как всякая повесть о Ромео и Джульетте, нашла своего многочисленного и, прежде всего, молодежного зрителя, обрадовавшегося возможности увидеть самые заветные свои и недоступные взрослым переживания, трагедии, катастрофы. Однако еще одной, быть может, не менее существенной причиной успеха картины было то, что извечный сюжет ее был опрокинут в густой, подробно и тщательно выписанный быт маленького боснийского городка, с его сложным переплетением национальных, религиозных, языковых различий и отличий, где рядом росли дети католиков, православных и мусульман, где все эти, видимые и невидимые, перегородки, несмотря на два десятилетия, прошедшие с конца войны, не стерлись, не разрушились до конца.