В этом финале кинематографического варианта «Дервиша и смерти» (финал романа Селимовича куда более пессимистичен, однако автор признал правоту режиссерского варианта) и таился подлинный смысл картины Велимировича, ответившей одновременно и стремлению югославского кино к универсализации проблематики, к выходу ее за пределы преобладающего круга ситуаций минувшей войны и оккупации, и стремлению не слишком далеко уходить от проблем привычных, известных и близких зрителю по великому множеству фильмов военных, составлявших основу его кинематографического воспитания и образования.
В самом деле, если извлечь историю шейха Нуруддина из патетической торжественности средневекового боснийского быта, из торжествующей царственности Блистательной Порты, то перед нами откроется типичная, многократно и всесторонне описанная и исследованная драма выбора, драма рядового югославского интеллигента, мучительно выходившего из привычной социальной пассивности к действию, борьбе, сопротивлению злу. А если рассмотреть проблематику «Дервиша и смерти» еще уже, то он окажется прямым продолжением исследования приспособленчества, краха иллюзий о борьбе против социального зла его же методами и средствами. Пожалуй, ни одна кинематография Европы, кроме разве что венгерской (вспомним хотя бы недавнего «Мефистофеля»), не показывала столь убедительно пагубность иллюзий подобного рода, наивность представлений, что честный человек должен, просто-таки обязан идти в услужение ко злу, чтобы улучшить его, задобрить, сделать более гуманным, умеренным, и югославский экран еще и еще раз показывал, доказывал, убеждал — на примере не столь давней войны и оккупации, — что зло умеренное немногим отличается от зла неумеренного, что порядочность на службе непорядочности придает ей отблеск своих достоинств, делая тем самым еще более опасной, коварной и бесчеловечной.
Значение «Дервиша и смерти» заключалось в том, что он рассматривал эту проблему как проблему «на все времена», связывая тем самым тематику военных фильмов с тематикой исторической, к какому бы конкретно времени в жизни народа она ни относилась. И в этом смысле картину Велимировича трудно переоценить.
Глава третья. Сегодня на экранах
1. «Фашизм из нашего квартала»
Пожалуй, именно этим и характеризуется последнее десятилетие истории югославского кино, если взглянуть на него, так сказать, с птичьего полета, если увидеть его как целое, как целостный идейно-художественный организм. Сейчас, начиная с середины семидесятых годов и по середину годов восьмидесятых, слияние основных тематических направлений югославского кино в некое триединство уже не вызывает сомнения. А если учесть при этом привычную разноголосицу югославского кинопроизводства, состоящего сегодня уже из семи национальных кинематографий (к кинематографиям сербской, хорватской, словенской, боснийско-герцеговинской, черногорской, македонской прибавились в прошлом десятилетии еще две — воеводинская с центром в Новом Саде и косовская с центром в Приштине), развивающихся не равномерно и не одновременно, то некая общеюгославская общность кинематографических интересов и в этом плане будет столь же несомненна. И потому, строго говоря, в этой главе вполне можно было бы отказаться от деления на три раздела, ибо очевидно перетекание нравственной и социальной проблематики из фильма военного в современный, из исторического в военный, из военного в исторический и так далее и тому подобное, однако ради удобства изложения, а точнее, ради сохранения принятого для этого удобства принципа, пусть так оно и сохраняется до конца. Тем более, что уроки «Дервиша и смерти» отразились в военной теме почти мгновенно и непосредственно. Уже в следующем, семьдесят пятом году, эта же проблематика обнаруживается в картине загребского режиссера Владимира Тадея «Фюрер из нашего квартала».