Причина спешки выяснилась, как только мы вернулись на Редклиф-сквер. В тот промозглый ноябрьский вечер позолоченную клетку почтил своим присутствием «человек, принимающий решения».
Именно так он и представился. Потом, уразумев, что подобное титулование в разговоре — штука затяжная и неудобная, предложил снисходительно:
— Можете называть меня Питер. — Опять Питер! Нет, от йоркширского Питера гость отмежевался, уточнив: — Сэр Питер…
Рыцарское свое достоинство, приставку «сэр», он как бы подчеркнул двумя чертами.
Одутловат, редковолос. Щеки, выбритые до лоска, отвисают, как бакенбарды. Тяжелый взгляд из-под отечных век. Безупречный, от хорошего портного, костюм.
— Ходить вокруг да около я не намерен, — изрек он. Достал из внутреннего кармана пиджака пачечку тонких, сложенных втрое машинописных листков. Взвесил на руке, перебросил через стол в моем направлении. — Прошу ознакомиться…
Я надел очки — очки, впервые в жизни, мне выписал еще доктор Джонатан в «Олд Фелбридже».
«Настоящим я, нижеподписавшийся, излагаю причины, по которым я решил не возвращаться в Советский Союз…»
— Ч-что это?..
Я действительно начал заикаться. Я бы сел, если бы уже не сидел. Вопрос вырвался непроизвольно — я ведь сразу все понял. Сказалось ли ослабление «режима» в последние дни ссылки или бешеная езда на «сиерре», но голова работала ясно. И ясно, недвусмысленно подсказала, что это приговор. Жестокий и окончательный, без права обжалования.
— Это ваше заявление для печати.
— Но я его не писал!
— Ну и что с того, что не писали? Сам знаю, что не писали. А доказать, что не писали, можете? Нет, не можете. К вашему сведению, заявление было передано агентством Рейтер еще три недели назад. В том числе и в Москву. Для ваших вы теперь отщепенец, отрезанный ломоть. Из чего и следует исходить в ваших собственных интересах…
— Но это же… это…
— Беззаконие, вы хотите сказать? Произвол? А в нашем деле есть только один закон — полное отсутствие всяких законов.
Да, он меня добил. Циничной этой остротой, претендующей на афоризм. Властной своей самоуверенностью. Пачечкой машинописных листков с текстом, расплывающимся перед глазами, несмотря на очки.
Три недели назад, сказал он. Три недели… Наврал? Вряд ли. Это клерки врут, мелюзга, а таким бонзам врать не к чему… Значит, как только выкинули меня в Йоркшир, так и сочинили? Что ж, логично. А почему логично? Чем я мог им помешать, оставаясь здесь? Выходит, чем-то мог… Но неужели там, в Москве, поверили? А собственно, почему бы и нет? Потому что была статья? Мало ли что было. Была одна статья, будет другая, противоположная. Был Олег Битов — и нет его, перечеркнули. С глаз долой — из сердца вон. А мама? А жена? А дочка? Их тоже — вон?..
Вот когда я испытал страх. Впервые — страх. Темный ужас одиночества, беспросветного и бессильного. Под ногами разверзлась яма, и я качался на самом краю, а может, уже и падал. Я, наверное, вовсе не усвоил бы своего «заявления для печати», но сэр Питер, уходя, милостиво оставил мне текст. Для сведения и руководства.
«Заявление» оказалось корявым и непоследовательным, хотя и оснащенным обильными ссылками на подлинную мою биографию. Источник сведений не вызывал сомнения — Брайтон. Истолкованы они были, разумеется, вкривь и вкось, швы были видны невооруженным глазом. Никто и не позаботился заделывать швы, лишь бы как-нибудь оправдать первую строчку. Но заметят ли эти швы в Москве? Захотят ли заметить?..
Ау, вездесущий мистер Мёрфи, где ты? Ведь в ситуациях критических, по легенде, ты приходишь на помощь тем, кто в опасности… Но нет, не было поблизости никого, даже мистера Мёрфи. Не поспел он за стремительной «сиеррой», застрял в Йоркшире или где там еще. «Человек, принимающий решения», не растаял в воздухе и не упал головой в камин. Он прошелся по комнате и принял решение столкнуть меня в яму бесповоротно. Возможно, с его точки зрения это называлось не столкнуть, а поддержать.
— Мне лично, — объявил он, — заявление, которое вы только что прочли, не понравилось. Вышло неубедительно. Составили на скорую руку…
Вот те на! Но он не ограничился столь желанной для меня констатацией, он продолжал:
— Полагаю, что вам следует выступить в печати самому. Считайте, что мы показали вам пример, как интерпретировать советскую жизнь с наших позиций. Сделайте что-нибудь в том же духе, только лучше. Справитесь — будете купаться в деньгах, не справитесь — пеняйте на себя. Главное, в какой бы газете вас ни печатали, помните, что заказчики — мы. А что мы умеем настоять на своем, вы, надеюсь, уже усвоили…
«Человек, принимающий решения» и твердо уверенный, что ключи от «свободной» британской прессы у него в кармане, выдержал многозначительную паузу, давая мне осмыслить угрозу, и выдал еще одну сентенцию:
— Лингвистика — тоже оружие.
С этим я, пожалуй, не стал бы спорить, но он решил и тут не оставить места иллюзиям:
— Выхода у вас, собственно, нет. Хотите жить — живите и пишите по нашим правилам.
— Вы же сказали, что не признаете правил.
— Я сказал, что мы иногда пренебрегаем законами. А правило есть. Не для нас, а для вас. Одно-единственное: не перечить. Поняли?..
Чего уж тут было не понять! Окна в гостиной на Редклиф-сквер доставали до полу, из-под штор было видно далеко окрест. А там, за окнами, творилось, без преувеличения, черт знает что: полицейские машины с «мигалками», а равно гробоподобные лимузины без «мигалок», презирая всякие правила, останавливались поперек улицы, разворачивались против движения. Право, на месте «человека, принимающего решения», я не стал бы привлекать к своей особе столько внимания.
Пусть я снова резко забегу вперед, но никак не могу отказать себе в удовольствии сообщить, что через два года после этой неизгладимой вечерней встречи все руководители секретных служб ее величества разом лишились своих постов. И в списке впавших в немилость, просочившемся в газеты, я нашел, помимо уже упоминавшегося Джона Джоунса, также и сэра Питера. Нет, конечно, все было исполнено истинно по-английски, связь причин и следствий в отрывочных газетных сообщениях не прослеживалась. Премьер-министр заявила лишь, что спецслужбам, и в особенности МИ-5, нужна «основательная встряска».
«Дело Битова», к тому времени «отгоревшее», не поминалось ни словом. Да и как я могу ручаться, что Джон Джоунс и сэр Питер — те самые: помещать фотографии газеты дружно постеснялись. Но ясно одно: могучие решения «людей, принимавших решения», не принесли британской короне ни чести, ни славы.
А теперь вернемся в ноябрь 1983-го и перечитаем еще одну редакционную статью «Литературной газеты». В своих догадках я был неправ: статья оказалась отнюдь не «противоположной». Именно она и предопределила поспешное завершение йоркширской ссылки и встречу с сановным сэром Питером на Редклиф-сквер. Только из нас двоих об ее существовании знал он один.
«Контрабандирован в Англию» [9]
«ЛГ» № 46 (4956), 16 ноября 1983 г.
Судьба Олега Битова, командированного «ЛГ» на кинофестиваль в Венецию и пропавшего там 9 сентября, до сих пор не прояснена.
К сожалению, и сегодня, спустя почти 10 недель, мы не можем сообщить ничего определенного.
Предыдущие выступления «ЛГ», официальное обращение советского посольства в Италии с требованием расследовать обстоятельства исчезновения Битова возымели лишь один результат. В конце октября сначала в английской прессе, а затем в газетах других стран появилось лаконичное сообщение: советский журналист находится в пригороде Лондона, где «сотрудники британских спецслужб пытаются выяснить, может ли он представить какую-либо ценность для английской разведки».