Больше до самого конца фильма опоздавших не было слышно, разве что старик все время кашлял и отхаркивался. Когда экран наконец потемнел, он издал насмешливый вопль.
— Свиньи! — выкрикнул он скрипучим фальцетом, — Грязные свиньи! И это называется — показывать кино? Это помойка какая-то! Тьфу на вас! — Женщина вывезла его назад в вестибюль, где он смерил Клер полным холодного презрения взглядом, — Вы тут не Макса Касла показываете, вы тут тащите кинопленку через мясорубку, вот что вы делаете. Я завтра утром первым делом через суд потребую, чтобы этот ваш клоповник опечатали. Я вас закрою!
Старик выплевывал свои обвинения с невыносимо ядовитым бруклинским акцентом, слова вылетали у него из той стороны рта, в которой не была зажата незажженная сигарета. Его теперь трясла такая злоба, что он вполне мог вывалиться из кресла. Женщина усадила его поглубже, а шофер поднес спичку к изжеванному огрызку сигареты. Он успокоился ровно настолько, чтобы сделать спасительную затяжку, а потом его стал душить кашель.
Клер отсчитала стоимость билета и, нетерпеливо суя деньги в руки женщине, выпроваживала троицу из кинотеатра.
— Ну уж нет, — гнул свое старик. — Ты от меня не откупишься. Я говорю, что закрою вас — и это вам не шутки. Я вам не позволю делать какой-то винегрет из моей работы.
— Из вашей работы?
— Моей и Макса. Мы с ним были вот так, — Он высунул из-под одеяла два скрещенных пальца. — Он был гений. А вы из него там вырываете сердце. Я вам не позволю это делать.
Клер, прищурившись, смотрела на него; гнев ее внезапно исчез.
— А вы кто? — спросила она.
— Липски, — бросил старик в ответ, — Будто это вам что-то говорит.
— Арнольд Липски?
Старик замолчал на несколько мгновений, в недоумении глядя на Клер.
— Да, так.
— Зип Липски?
— Верно.
— «Дорога славы»? «Чемпион Джонни»? «Симфония миллиона»?
Сердитая гримаса, словно вытравленная на его лице, стала таять. Она изменилась не очень сильно, но достаточно, чтобы под ней проступило подозрительное любопытство. Очертание его губ стало мягче, отчего сигарета упала на складки одеяла. Шофер принялся ее искать, нашел и снова вставил старику в рот.
— Вы меня знаете? — спросил он.
— Один из трех лучших операторов мира.
— Да? — Его глаза прищурились агрессивно-вопросительно, — А кто двое других, хотел бы я знать?
Клер, не моргнув глазом, ответила:
— Тиссэ… и Фрейнд.{140}
— Фрейнд — в самую точку, — согласился старик, — У парня не было ни одного плохого кадра. Он многому научился у Макса, уж этого-то вы точно не знали. Но вот с Тиссэ ошибочка вышла.
— Он научил Эйзенштейна всему, что знал, — бросила ему вызов Клер.
— Как не повезло Эйзенштейну. А Тиссэ — он умел снимать профессионально, но не естественно. Он снимал аффектированно. А Нужно снимать профессионально и естественно.
— Ну, ладно, — продолжала Клер, демонстрируя теперь явные признаки хорошего настроения, — А как насчет… Жоржа Периналя?{141}
Старик недоверчиво уставился на нее.
— «Кровь поэта», — добавила Клер так, словно он мог не узнать это имя.
— Да-да, я знаю. И вы называете хорошим оператором этого французского выпендрежника?
— Ну, хорошо. Тогда Свен Нюквист{142}.
— Да что с вами такое? Почему это вы боитесь называть американцев?
— Билли Битцер{143}.
— Вот, уже лучше. Но это ведь каменный век. В те времена если только человек брал в руки камеру, значит, он уже что-то изобретал. А потом, кто может отличить, где он, а где Гриффит.
— Ну, а как насчет Джима Хоуи?
— Вы считаете, что Хоуи был лучше меня? — В его голосе послышались визгливо-обиженные нотки.
— Но он все же был чертовски хорош.
— Хорош — это да. А вот лучше ли?
Клер немного подумала.
— Нет, не лучше.
— Вот это верно.
Она попыталась еще раз.
— Элджин Лесли?{144}
— Ну, наконец-то. Лесли — это настоящее кино. Китон без него был бы никто. Только вот беда — Элджин не умел работать со светом. В комедии работа со светом ни к чему. Там вам нужно показывать детали, ясно? Чтобы все было четко и ясно.
Клер, словно делая ход козырной картой, сказала:
— Вам нужно, чтобы и свет был? Пожалуйста. Грег Толанд.{145}
Задумчиво кивая, старик с явным уважением взвешивал это имя. Почти что с завистью он сказал:
— Да-да. Он был, конечно, велик. Эта его идея о большой глубине резкости — просто класс. Особенно в «Гроздьях гнева». Лучший его фильм. Лучше, чем «Гражданин Кейн», если хотите знать. Значит, вот вы меня куда.