Между фильмами такого рода и буржуазной действительностью существует неразрывная связь. Приведем только один пример. Недалеко от Голливуда, в Бель-Эйр зверски были убиты беременная киноактриса Шарон Тейт и ее гости. Вскоре стало известно, что преступление совершила «банда Мэнсона», одна из многочисленных банд хиппи. Мэнсон — невзрачный, неопрятный человечек, изображающий пророка, не скрывал механизма своей власти. Он пообещал своей «семье» (так называются группы хиппи) полную свободу от всех запретов, от всех моральных ограничений. Превратил их в наркоманов, разрешил «свальный грех», освободил от каких-либо обязанностей, от труда, заморочил им голову идеями о вседозволенности. А взамен потребовал одного — беспрекословного послушания. Приказ Мэнсона ограбить, убить становился законом для молодых недоумков, отуманенных наркотиками и звериной философией. Опять секс и насилие переплелись между собой. В американском фильме «Мэнсон» камера показывает совсем юных девиц и парней, безнравственных и одичавших, магнитофон записывает их монологи о величии Мэнсона, о необходимости убивать «свиней» (так они называют всех нехиппи), регистрирует их быт, в котором главное место занимают оргии, коллективные сеансы «любви» и порнографические экстазы.
Самые жуткие фильмы о насилии начинены эротизмом. В футурологической фантазии Стэнли Кубрика «Заводной апельсин» кошмарные сцены изуверских убийств сопровождаются актами сексуального насилия. В «Соломенных псах» Сэма Пекинпа серию убийств предваряет длинная сцена, во время которой камера регистрирует ощущения женщины, насилуемой хулиганами. Таких примеров можно привести множество.
Бывает, что секс выступает как самостоятельная и основная тема фильма. Пожалуй, родоначальником таких сексфильмов стал шведский режиссер Вилгот Шёман, снявший картину «Я любопытна». Шёман — человек с амбициями. Он уснащает свое произведение политическими реалиями, его безнравственная героиня, отдаваясь своему партнеру среди белого дня на улице, у королевского дворца, оказывается, таким образом протестует против консервативной морали и буржуазной политики. Чувствуя себя первооткрывателем и революционером, Шёман заявлял:
«Похоже на то, что мы отодвинули в сторону большую скалу и дали большой простор приверженцам порнографии. Прекрасное достижение в нашей героической и благородной борьбе против цензуры всего мира, во имя свободы искусства. Конечно, даже эти порнографические истории — это тоже свобода, хотя они и плохо пахнут… Если мы правы, то множество современных любовных сцен покажется безнадежно устаревшими. Вся эта возня с приглушенным светом и простынями, которые скрывают половые органы людей, покажется ужасно тупой, раздражающей и бессмысленной. Мы хотим уничтожить штампы, покончить со старыми идиотскими традициями кинематографа для того, чтобы стены студии могли раздвинуться и чтобы мы все имели возможность живописать человека откровенно, отчетливо и достоверно»[10].
Столь же «философично» настроена и Май Зеттерлинг, автор таких «сексфильмов», как «Ночные игры», «Влюбленные пары». Она утверждает:
«Чтобы дойти до позитивных ценностей, нужно, прежде всего, со всей откровенностью говорить о негативных сторонах человеческой жизни»[11].
Относя разврат, похоть, сексуальную патологию к «негативным сторонам жизни», режиссер показывает их с такой подробностью, цинизмом, с такой «объективностью», что зрителю вряд ли в это время приходят в голову «позитивные ценности».
Было бы ханжеством, да и просто глупостью утверждать, что экран должен всегда и обязательно избегать показа эротических сцен. Сколько человеческой нежности, доброты в «постельных» сценах американского фильма «Последний сеанс» Питера Богдановича. Здесь физическая близость между совсем еще молодым человеком и начинающей стареть женщиной означает и зарождение искреннего чувства, и преодоление одиночества, и надежду. Как целомудренно воспринимались любовные эпизоды, начинающие фильм «Хиросима, любовь моя» Алена Рене! Как необходимы они были в трагической истории, рассказанной экраном! Но и в том и в другом случае эротика была выражением любви, она была художественно и логически необходима в драматургии фильма. Но вот в фильме того же Алена Рене «Война окончена» эротика превращается в секс, ибо две «постельные сцены» выглядят вставными номерами и служат как бы средством оживления действия. Кстати, и сняты они уже совсем в другой манере. Если в «Хиросиме» нагие тела, объятия, страсть создавали поэтическую картину любви, то в фильме «Война окончена» камера регистрирует технологию полового акта, она бесстрастно воспроизводит подробности сексуального сближения героя то с молоденькой девушкой, то с женой.