Недавно в газетах рассказывалось, как одна буржуазная фильма из «времен советской революции» кадрами, изображавшими «экспроприацию экспроприаторов», вызвала в каком-то итальянском городе революционные манифестации.
Фильма была антисоветская.
Возьмем иной случай. Первое революционное произведение советской кинематографии – «Броненосец Потемкин» – совершает триумфальное путешествие по буржуазной Европе, приветствуемый далеко не одними только пролетариями.
Чем это объясняется?
Тем, что Эйзенштейн помимо прочего – кинореволюционер и мастер высокой квалификации. И далее: тем, что «Броненосец» принципиально оставался и остается в границах обычного эстетического кино.
Объясняются два вышеприведенные факта следующим.
Социальное, классовое отличие художественных произведений следует искать не внутри их, не в имманентно-художественной продукции, а вне ее – в способах ее производства и потребления.
Буржуазное искусство создало как свою основную форму станковизм; станковое художественное произведение характеризуется самодовлеемостью: оно изобретается независимо от внеэстетических отраслей человеческой деятельности и потребляется независимо от них. Суть буржуазной кинематографии – в существовании кинотеатров, где собирается публика фильмосозерцателей.
С этой точки зрения отличие игровой фильмы от неигровой, «Багдадского вора» от «Шестой части мира» – не может считаться решающим. И ту и другую фильму идут глядеть ради самих фильм – как произведения искусства, как продукцию кино. Поэтому-то и кинохроника, поскольку она не выходит из залы кинотеатра, есть кинокартина, а не киногазета. И даже натурфильма, современная техническая, научная и прочая фильма несет на себе эстетические черты буржуазного киноискусства, так как и утилитаризм, проявляющийся в том, что в кинотеатре одну неделю демонстрируется фильма «Нефть», следующую – «В дебрях Африки», третью – «Маневры Красной армии», – подобный утилитаризм дурного качества.
Производственное движение в искусстве, одним из главнейших участников которого является «Новый леф», насквозь социально, и его программа строится не на свойствах продукта, а на свойствах общественного процесса художественного производства: кем, как, с какой практической целью производится фильма – вот критерий «производственности» или «непроизводственности».
Не отрицая неизбежности многих переходных форм, я полагаю, что последовательные производственники, чтобы отделить себя от «тоже-левых», обязаны ни на минуту не забывать своей программы-максимум, исходя из нее каждый раз, когда надо атрибутировать художественный факт.
В кино эта программа такова:
1. Кинофильма должна стать формально-техническим орудием обычного социального строительства не в «идеологической» трактовке подобного сотрудничества, а в общественно-практической (кино в средней школе, в вузах, исследовательских институтах и т. д.).
2. Надо добиваться сокращения сети кинотеатров, вести борьбу с самодовлеющей культурфильмой и перенести центр тяжести агитации за производственную кинематографию в соответствующие «утилитарные» организации, создавая при них киноотделы.
3. Лозунг кинофиксации следует заменить лозунгом киноизучения, кинообучения, кинопропаганды, киноинформации и т. д., подготовляя кадры будущих кино-«режиссеров» из нынешних киноэстетов (не для того, чтобы уничтожить искусство, как полагают некоторые товарищи, а для того, чтобы социализировать его функцию).