Из-под яра вывернулись семеро конных — Разин с окружением.
Конница Шелудяка растянулась далеко по дороге. Ехали шагом.
Увидев впереди Разина, Шелудяк выехал вперед.
— Чего, батька?— издали еще спросил Шелудяк.
— Ничего, попроведать вас захотел.
— А-а... Здорово, атаманы!
— Здорово. Задницы не посбивали ишшо?
— Жарко, ну ее к дьяволу!..
Степан отъехал в сторону от дороги.
— Дед,— обратился он к Любиму,— есть у тебя проворный хлопец?
— У меня. все проворные.
— Мне всех не надо. А одного найди — в Астрахань поедет, к Ивашке Красулину.
— Гумагу?..
— Никаких гумаг. Взять все в память.
Мимо шла и шла конница. Со Степаном здоровались.
— По чарочке ба, Степан Тимофеич? Глотки повысыхали.
Степан усмешливо щурил глаза. Вдруг увидел кого-то.
— Макса Федоров!
Молодой казак (знакомый нам игрок в карты) придержал коня.
— Ехай суды.
Макса подъехал. Степан улыбался растерянности парня.
— Чего ж не здороваисся? Не узнал, что ли? Я вот тебя узнал.
— Здоров, батька.
— Здоров, сынок. Как, в картишки стариков обыгрываешь?
— Нет!— выпалил Макся. И покраснел. Степан и есаулы засмеялись.
— Чего ты отпираться-то кинулся! Старика обыграть — это суметь надо. Они хитрые.— Степан спрыгнул с коня.— Иди суды.
Макся тоже спешился и отошел с атаманом в сторону. Тот долго ему что-то втолковывал. Макся кивал головой. Потом Степан приобнял парня, поцеловал и отпустил.
Конница все шла.
Степан сел на коня, тронул тихим шагом. Есаулы — за ним.
Степан думал о чем-то. Обернулся, позвал:
— Матвей!
Матвей Иванов подъехал, пристроил своего конька к шагу разинского.
— Чего ты мне про бога говорил? Я забыл...
— Полюбить я его хотел, бога-то.
— Ну?
— Ну и не мог.
— Пошто?
— Не знаю, не мог... Барин он, бог-то. Любит, чтоб перед им на карачках ползали. А он ишшо поглядит — помочь тебе или нет. Какой это бог! От таких-то богов на земле деваться некуда.
— А царь?
— Что?
— Царя любишь?
— А ты?
— Я тебя спрашиваю.
— А мне интересно, как ты.
— Хитрый ты. Все мужики хитрые.
— А ты не хитрый?
— Чего ты заладил: «а ты», «а ты»?
Матвей усмехнулся.
— А что, хитрый?— спросил Степан.
— Хитрый,— честно сказал Матвей.— Да рази это плохо? Тебе и надо хитрому быть — эвон люду-то сколь!
— Где ж я хитрый, к примеру?
— Да с царем с тем жа... Всем говоришь, что ты за государя, а сам... Знаю я, как ты про его думаешь. Я тоже так думаю. Обложил он нас со своей державой, как зверей... Сокольник, змей ползучий. Совсем теперь привязал мужика к поместнику — вместях травить будут. Теперь и не уйдешь никуды! Бессрочные мы теперь... Эх, Степушка!..
— Такой жа вить человек — тоже баба родила! Пошто так повелось-то? Взяли одного посадили и давай перед им лбы расшибать. Что, с ума, что ль, все посходили? Али затмение какое нашло?
— Дьявол его знает! Боятся. А ему уж — вроде так и надо, вроде уж он не он и до ветру не под себя ходит. Так и повелось. А небось перелобанить хорошо поленом, дак и ноги так же протянет, как я, к примеру.
Степан слушал Матвея.
Матвей смолк.
— Ну?— спросил Степан.
— Чего?
— Перелобанить, говоришь?
— К примеру, мол.
— Чижолый у тебя пример. Да ишшо если осиновый пример.
Засмеялись.
— А что Никон?— спросил вдруг Степан с искренним интересом.— Глянется мне этот поп! Взял с царем переругался... А?
— Ну и что?
— Как жа?.. Молодец! А к нам не пошел, хрен старый. Тоже, видно, хитрый.
— Зачем ему? У его своя смета... Им как двум медведям — тесно в одной берлоге. Это от жиру.
— Нет, я таких стариков люблю. Возьму вот и скажу, что Никон со мной идет. А?
— Зачем?
— Так... Народ повалит, мужики.
Матвей молчал.
— Делай как знаешь...
— А ты как думаешь?
— Опять ведь за нож схватисся?
— Да нет!..
— Дурость это — с Никоном-то. «Народ повалит!» Эх, как знаешь ты народ-то!.. Так прямо и кинулись к тебе мужики — узнали: Никон идет. Тьфу! Поднялся волю с народом добывать, а народу-то ни хренашеньки и не веришь. Стало быть, мало мужику, что ты ему волю посулил, дай ему ишшо попа? Ну и дурак... Пойдем волю добывать, только я тебя обману. Так?
Степан уставился на Матвея неподвижным взглядом.
Матвей, недолго думая, подстегнул коня и скрылся в рядах конников.
Пыточный подвал в Астраханском кремле.
На дыбе — Макся. Он уже «куняет» — почти без сознания: так избит. Устали и заплечные, и пищик, и подьячий.
Вошли старший Прозоровский с Иваном Красулиным.
— Ну, как?— спросил воевода.
— Молчит, дьяволенок. Из сил выбились...
Воевода зашел с лица Максе.
— Ух, как они тебя-а!.. Однако перестарались! Зря, не надо так-то. Ну-ка, снимите его, мы с им сейчас поговорим. Эк, дорвались, черти!
Максю сняли с дыбы. Рук и ног не развязали, положили на солому. Воевода подсел к нему.
— К кому посылали-то? Кто?
Макся молчит.
— Ну?.. Чего сказать-то велели? Кому?
Макся повел глаза на воеводу, на Красулина... Отвернулся.
Воевода подумал. И ласково попросил:
— Ну-ка, погрейте его железкой — авось сговорчивей станет.
Палач накалил на огне железный прут...
— К кому послали-то?— все так же ласково спрашивал воевода.— Зачем?
Макся взвыл, забился на соломе. Палач отнял прут, положил его опять в огонь.
— Кто послал-то? Стенька? Вот он как жалеет вас, батюшка-то ваш. Сам там пьет-гуляет, а вас посылает на муки. А вы терпите. К кому послали-то? Мм?..
Макся молчал. Воевода мигнул палачу. Тот взял прут и опять подошел к лежащему Максе.
— Последний раз спрашиваю!— стал терять терпение воевода.— К кому шел?
Макся молчал.
Палач провел прутом по спине.
Макся взвыл.
Воевода встал. Сделался совсем злой.
— Пеняй на себя, парень.
Двадцать пятого мая, в троицын день, с молебствиями, с колокольным звоном провожали астраханский флот под началом князя Львова навстречу Разину.
Посадский торговый и работный люд стоял на берегу. Смотрели на проводы. Ликований не было.
Здесь же, на берегу, была заготовлена виселица.
Ударили пушки со стен.
К виселице подвели Максю, накинули петлю и вздернули.
Макся был истерзан на пытках, смотреть на него без сострадания никто не мог. В толпе астраханцев возник неодобрительный гул. Стрельцы на стругах и в лодках отвернулись от ужасного зрелища.
Воевода понял свою ошибку, велел снять труп. Махнул князю, чтоб отплывали.
Флот отвалил от берега, растянулся по реке.
Воевода с военными иностранцами, которые оставались в городе, направился к кремлю.
Гул и ропот в толпе не утихли, когда приблизился воевода с окружением, напротив, стали определенно угрожающими.
Послышались отдельные выкрики:
— Негоже учинил воевода: в святую троицу человека казнили!
— А им-то что!..— вторили другие.
Младший Прозоровский приостановился было, чтоб узнать, кто это посмел голос возвысить, но старший брат дернул его за рукав и показал глазами — идти вперед и помалкивать.
— Сволочи!— сказал Михайло Прозоровский.— Как заговорили.
— Иди, вроде не слышишь,— велел воевода.— Даст бог, князь Семен обернется скоро: всех найдем.
— Прижали хвосты-то!— орали.
— Узю их!..
— Сволочи!— горько возмущался Михайло Прозоровский.
Так было в Астрахани.
А вот как было на Волге, пониже Черного Яра.
Разинцы со стругов заметили двух всадников на луговой стороне (левый берег). Всадники махали руками.
— Похоже, татары.