— Они...
— Чего-то надо. Сказать, видно, хотят чего-то.
Степан всматривался в далекий берег.
— Ну-ка, кто-нибудь — сплавайте!
Стружок полегче отвалил от флотилии, замахал веслами на ту сторону.
Степан сошел на берег, крикнул вверх, на крутояр:
— Федька!..
Наверху показалась голова Федьки Шелудяка.
— Батька, звал?
— Будь наготове!— сказал ему Иван Черноярец. (Степан в это время переобувался: промочил ноги, когда сходил со струга.)
—Татары неспроста машут. Никого там не видно? На твоей стороне.
— Нет.
— Смотрите.
— Не зевали чтоб,— подсказал Степан.
— Не зевайте!
— Смотрим!
Стружок махал уже от того берега.
Разинцы притихли. Ждали.
Стружок приближался медленно. Или так казалось.
Степана взяло нетерпение.
— Ну?!— крикнул он.— Умерли?
Наконец, когда стало мелко, со стружка прыгнул казак и пошел к атаману.
— Татары... Говорят: тыщ с пять стрельцов и астра-ханцев верстах в шести отсудова. Это мурза шлет.
Степан подал лист Мишке Ярославову.
— Водой только? Али конные тоже?..
— Конных нет, говорят. Волгой. Держутся ближе к нашему берегу.
— Этой большой дуры нет с ими?
— Какой дуры?
— Корабль они называют... «Орел».
— Не знаю, не сказывали.
— Мурза пишет,— встрял Мишка.— Были у его от Ивана Красулина... Три тыщи и двести навстречу нам идет. С князем Львовым. Иван передает, чтоб ты не горевал: стрельцы меж собой сговорились перекинуться. Начальных людей иноземных побьют, как с тобой сви-дются. Чтоб ты только не кинулся на их сдуру... Они для того на переднем струге какого-нибудь свово несогласнова или иноземца на щеглу кверху ногами подымут. Сам он, Иван, остается в Астрахани. И это, мол, к лучшему: город брать надо. А в городе ишшо остались, мол, и они будут сидеть...
— Все?
— Парня нашего замучили. Повесили.
Степан поднялся повыше, на камни, громко сказал:
— Казаки!.. Там,— указал вниз,— стрельцы! Их три с лишним тыщи. Но они умные, они головы свои зазря подставлять не будут. Так они пишут. А станет, что обманывают, то и нам бы в дураках не оказаться: как я начну, так и вы начинайте. Я впереди буду. Федька!..
— Слухаю, батька!
— Как увидишь, так обходи их со спины. Мы берега держаться станем. Без меня тоже не стреляй. Можа, с их-ной стороны и стрельнут раз-два — терпи. Как уж увидишь — бой, тада вали!
— Чуем!
— Максю-то... Милый мой. Нну!.. В гробину вас!..
Митрополит, созвав духовенство, устроил крестный ход вокруг всего Белгорода.
Впереди несли икону Божьей Матери (точно такая же, какой Степан прострелил лоб в Царицыне).
Обходили кругом стену.
Всякий раз, как шествие доходило до ворот, свершалось молебствие.
Прозоровский с военными осматривал городские укрепления. Обошли стены, осмотрели пушки, развели по бойницам и по стрельницам стрельцов с ружьями, саблями, бердышами, расставили пушкарей, затинщиков при затинных пищалях. Чтобы пресечь всякое сообщение города с внешним миром, завалили ворота кирпичом.
На стенах не только стрельцы, а и посадские тоже — с пищалью, кто с самопалом, кто с топором или бердышом, а некоторые с копьями. Аежали кучи камней на случай приступа, заготавливались дрова и вода, чтобы кипятить воду и лить сверху на штурмующих.
Большого оживления не заметно.
— Только не боитесь, ребятушки!— подбадривает воевода.— Ничего он с нами не сделает. Посидим самое большее — с недельку. А там войско подойдет: гонцы наши теперь в Москве уж...
— А где ж князь Семен-то?
— Князь Семен... он отступил пока. Гонцов мы надежных послали, резвых — скоро добегут. Постойте, детушки, за царя и церкву святую, не дайте своровать вору — царь и господь не оставют вас.
Ночь опустилась на землю, темная. Тишина... Все успокоилось. Или притаилось.
Вдруг тишину эту раскололи колокола. Зазвонили все звонницы астраханские: казаки пошли на приступ.
— Дерзайте, братья и дети, дерзайте мужественно!— громко говорил воевода, окруженный стрелецкими головами, дворянами, детьми боярскими, подьячими и приказными.— Дерзайте!— повторял воевода, облачаясь в панцирь.— Ныне пришло время благоприятное за великого государя пострадать доблестно, даже до смерти. И кто хочет, в надежде на бога, получить блага и наслаждения со всеми святыми на том свете, тот пострадает с нами в сию ночь, не склоняясь на прельщения богоотступника Стеньки Разина.
Все это смахивало у воеводы на молитву. Его плохо слушали: вооружались, кто как и чем. Воеводе подвели коня, крытого попоной. Он не сел, пошел пешком к стене.
— Дерзайте, дети!
— Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже до смерти,— как-то очень уж спокойно откликнулся голова стрелецкий Иван Красулин.
— Куды он ударил, разбойник?
— На Вознесенские ворота.
— Туды, детушки! Дерзайте!
Трубили трубы к бою, звонили колокола; там и здесь слышались стрельба и отдаленный шум начавшегося штурма.
У Вознесенских ворот хоть и была стрельба с обеих сторон, но не особенно густая. Казаки за стеной больше шумели, чем лезли на стену.
— Да суды ли он ударил-то?— крикнул Михайло Прозоровский.
— А куды ж?
— А там что за шум?
Судьба города решалась там, куда показал младший Прозоровский,— в южной части. Там астраханцы подавали руки казакам и пересаживали через стены.
Только один упрямый пушкарь гремел из своей пушки подошвенного боя. Туда устремились несколько казаков, и пушка смолкла.
У Вознесенских ворот продолжалась борьба.
Вдруг в самом городе пять раз подряд выстрелила вестовая пушка и со всех сторон послышалось зловещее:
— Ясак! Ясак!— Город сдавался.
— Обманули!— чуть не плакал молодой Прозоровский.— Они там уж пустили их! А здесь нам глаза отводют.
— Измена!
Это был крик отчаяния и команда к избиению начальных людей. К этому времени подбежали и первые казаки.
Младший Прозоровский бросился с саблей навстречу им, но тотчас был убит наповал выстрелом в лицо.
Дворяне и приказные бросились наутек; небольшая группа сплотилась вокруг воеводы — отбивались.
— В кремль!— велел воевода.— В кремль пробивайтесь!
Тут его ударом копья в живот свалил Иван Красулин.
На Ивана кинулись было, но казаки быстро взяли его в свои ряды и потеснили приказных, и верных дворян, и стрельцов. И прибывало их, казаков, все больше и больше.
В свалке не заметили, как верный старый холоп поднял воеводу и унес.
Уже немного оставалось дворян, и стрельцов, и боярских детей, когда появился Степан. Он прихрамывал.
— В кремль!— тоже велел он.— Скорей, пока там не закрылись! Иван, останься — добей этих. В кремль! К утру его надо взять!
Стреляли по всему городу. Бой длился всю ночь. Кое-где занялись пожары.
Воеводу положили на ковер в соборной церкви в кремле. Он стонал.
Фрол Дура, пятидесятник конных стрельцов, стал в дверях храма с готовностью умереть, но не пустить казаков.
Прибежал митрополит. Склонился над воеводой, заплакал.
— Причаститься бы,— простонал воевода.— Все, святой отец. Одолел вор...
— Причащу, причащу, батюшка ты мой,— плакал митрополит.— Не вор одолел, изменники наши одолели. За грехи наши наказывает нас господь. За прегрешения наши. Измена кругом.
Начали сбегаться в храм приказные, стрелецкие начальники, купцы, дворяне, дети боярские, матери с детьми, девицы, дрожавшие за свою честь. Молились.
Двери храма были затворены еще железной решеткой. Храбрый Фрол стоял у входа с большим ножом.
Еще вбежали несколько дворян — последние.
— Вошли... Через Житный и Пречистенские ворота... Пречистенские вырубили. Все посадские к вору перекинулись, стрельцы...