— Вам нет дела — другим есть.
— Кому?
— Стрельцам, с какими нам ишшо придется столкнуться. Им есть дело: то ли самозванец идет, то ли ведут коренного царевича на престол. Сам про Гришку говорил...
— Да пусть будут!— воскликнул Ларька.— Мы что, с рожи, что ль, спадем? Объявляй.
— Не то дело, что будут,— упрямился Матвей.— Царевич-то помер — вот и выдет, что брешем мы. А то бояры не сумеют стрельцам правду разъяснить! Эка!.. Сумеют, а мы в дураках окажемся с этим царевичем.
— Боярам веры мало.
— А на Москве как? На Москве-то знают, что царевич в земле.
— До Москвы ишшо дойтить надо. А там видно будет. Будет день, будет пища. Зовите казаков, какие поблизости есть. Объявляю. Как думаешь, Асан?
— Как знаешь, батька,— отвечал татарский мурза.— Объявляй.
Казаки — рядовые, десятники, какие случились поблизости от шатра атамана,— заполнили шатер. Никто не знал, зачем их позвали. Степана в шатре не было (он вышел, когда стали приходить казаки).
Вдруг полог, прикрывающий вход в шатер, распахнулся... Вошел Степан, а с ним... царевич Алексей Алексеевич и патриарх Никон.
Царевич и патриарх поклонились казакам. Те растерянно смотрели на них.
— Вот, молодцы, сподобил нас бог — гостей послал,— заговорил Степан.— Этой ночью пришли к нам царевич Алексей Алексеевич и патриарх Никон. Ходили слухи, что царевич помер: это боярская выдумка, он живой, вот он. Невмоготу ему стало у царя, ушел он от суровостей отца и от боярского лиходейства. Теперь самое время нам заступиться за его. Все. Это я вам хотел сказать. Идите. Царевич и патриарх с нами будут.
Казаки, изумленные диковинной вестью, стали расходиться. Разглядывали «высоких» гостей...
Когда рядовые вышли, Степан сел, велел садиться патриарху и царевичу.
— Садись, патриарх. И ты, царевич... Сидайте. Выпьем теперь.
Есаулы тоже с любопытством разглядывали старика и юношу.
— Налей, Мишка.
Мишка Ярославов налил чары, поднес первым патриарху и царевичу.
— Ты пьешь?— спросил он юношу.
— Давай,— сказал тот. И покраснел.
Патриарх хлопнул чару и крякнул:
— Кхух.. Ровно ангел по душе прошел босиком.
Казаки засмеялись.
— Приходилось, когда владыком-то был? Небось все заморское пивал?
Старик прищурил умные, хитрые глаза.
— Пивали, пивали... Ну-к, милок, подниси-к ишшо одну — за церкву православную.— Выпил и опять крякнул: — От так ее! Кхэх! Ну, Степан Тимофеич, чего дальше?
Степан с усмешкой наблюдал за стариком.
— Сейчас на струги пойдем. Тебе, владыка, черный, тебе, царевич,— красный. Вот и будете там.
В шатер заглянули любопытные, но войти не посмели.
— Пошло уж,— удовлетворенно сказал Степан.— Ну, с богом.
Вышли из шатра втроем: Степан, царевич и патриарх. Направились к берегу, где приготовлены были два стружка с шатрами — один покрыт черным бархатом, другой — красным.
Степан шел впереди, на виду у всего войска, что-то рассказывал гостям.
Со всех сторон на них глядели казаки, мужики, посадские, стрельцы. Все тут были: русские, хохлы, запорожцы, мордва, татары, чуваши. Глядели, дивились.
Степан проводил гостей до стружков, поклонился. Гости взошли на стружки и скрылись в шатрах.
И опять царские палаты. И «говорит» бумага:
— «...А самареня своровали, Самару ему, вору, сдали. И хочет он, вор Стенька Разин, быть кончее под Синбирск на Семен день (1 сентября) и того часу хочет приступать к Синбирску всеми силами, чтоб ему, вору, Синбирск взять до приходу в Синбирск кравчего и воеводы князя Петра...»
И грянул бой...
Князь Барятинский пришел к Симбирску раньше Степана. Степан знал это.
Подойдя к городу, он свел своих на берег, построил в боевой порядок и повел в наступление на царево войско.
Барятинский приказал подпустить казаков близко и тогда только ударил.
Бой был упорный.
Люди перемешались, не могли отличить своих от чужих.
Войско Барятинского было более организованно и, естественно, лучше вооружено. Разинцев было больше, и действовали они напористее, смелее.
Степан вел донцов. С мордвой, чувашами и татарами были Федор Сукнин и Ларька Тимофеев. Татары, мордва воевали своим излюбленным способом — наскоком. Ударившись о ряды стрельцов, большинство которых было уже обучено по европейскому образцу, они рассыпались и откатывались. Ларька, Федор и другие есаулы и сотники опять собирали их, налаживали мало-мальский порядок и вели снова в бой. Степан хорошо знал боевые качества своих инородных союзников и отдал к ним лучших есаулов. Есаулы матерились до хрипа, собирая текучее войско, орали, шли при сближении с врагом в первых рядах... В этом бою погиб Федор Сукнин.
Донцы стояли насмерть. Они не уступали врагу в организованности, а искусства драться им было не занимать.
Барятинский отступал.
Степан был в гуще сражения. Он отвлекался, только чтобы присмотреть, что делается с флангов — у мужиков. С мужиками тоже были казачьи сотники и верные стрельцы астраханские, царицынские и других городов. Мужики воинское искусство восполняли нахрапом и дерзостью, но несли большой урон.
Степан взял с собой с десяток казаков, пробился к ним, встал с казаками в первые ряды и начал теснить стрельцов.
— Не валите дуром!..— кричал он.— Не молотьба вам! Матвей!
— Ой, батька!
— Прибери поздоровей с жердями-то — ставь в голову! А из-за их — кто с топорами да с вилами,— пускай из-за их выскакивают. Рубнулись — и за жерди! А жердями пускай все время работают. Меняй, если пристанут! Взял?
— Взял, батька!.. Не слухают только они меня.
— Перелобань одного-другого — будут слухать.
— Батька!— закричали со стороны казаков.— Давай к нам! У нас веселее!
Дед Любим был с молодыми казаками.
— Минька!.. Минька, паршивец!— кричал он.— Не забывайся! Оглянись — кто сзади-то?!
— Чую, диду!
— Ванька!.. Отойди замотай руку!
— Сейчас!.. Маленько натешусь.
— Не забывайтесь, чертяки!
Так учил дед Любим своих питомцев. А случилось, что забылся сам атаман. Увлекся и оказался один в гуще вражеского войска. Оглянулся... Солдаты, окружавшие его, сообразили, кто это. Стали теснить дальше от разинцев.
— Ларька!— крикнул Степан.
С добрый десяток солдат кинулся к нему. Один прыгнул сзади, сшиб Степана с ног и стал ломать под собой, пытаясь завернуть руки за спину.
Ларька услышал крик атамана, пробился с полусотней к нему. И поспел. Застрелил солдата над ним.
Степан поднялся — злой и помятый.
— Чего вы там?!— заорал.— Атаману ноги на шее завязывают, а они чешутся!..
— Стерегись хошь маленько!— тоже сердито крикнул Ларька.— Хорошо — услыхал... Не лезь в кучу!
— Что мордва твоя?
— Клюем! Наскочим — опять собираю... Текут, как вода из ладошки.
— М-ых!.. Войско. Не сварить нам с ими каши, Ларька! Побудь с казаками, я сам пойду туда.
...Мордва и часть мужиков с дрекольем опять отбегали от сражения.
Степан и с ним десятка два казаков остановили их.
— ...В гробину вас!.. В душу!— орал Степан.— Куды?!— Двух-трех окрестил кулаком по уху.— Стой!
Инородцы и мужики остановились.
Степан построил их так, чтоб можно было атаковать, и стал объяснять:
— Сейчас наскочим — первые пускай молотют сколько есть духу. Пристали — распадайся, дай другим... А сами пока зарядись, у кого есть чего, передохни. Те пристали — распадись, дай этим. Чтоб напереду всегда свежие были. И не бегать у меня! Казаков назад поставлю, велю рубить! Кого боитесь-то?! Мясников? Они только в рядах мастаки — топорами туши разделывать! А здесь они сами боятся вас. Ну-ка!.. Не отставай!..
Наскочили. Заварилась каша... Молотили оглоблями, жердями, рубились саблями, кололись пиками, стреляли...
А уже вечерело. И совсем стало плохо различать, где свои, где чужие.