В дверь снаружи крепко ударили; дверь затрещала, подалась... Еще удар. Унковский бестолково забегал по горнице...
— Добуду я сегодня княжей крови!— кричал Степан.— За налоги твои!..
Еще удар.
— За поборы твои!
Унковский подбежал к окну, перекрестился и махнул вниз, в огород. Упал, вскочил и, прихрамывая, побежал.
Еще удар в дверь... И группа казаков со Степаном вломилась в горницу.
— Утек!— сказал Федор Сукнин. Показал на окно.— Брось ты его, Степан.
— Ну уж не-ет!.. Он у меня живой не уйдет.— Степан, с ним есаулы, кто помоложе, и казаки выбежали из горницы.
— Пропал воевода,— сказал Федор.
— Воевода-то — пес с им,— заметил Иван Черноярец. Они вдвоем остались в горнице.— Нам хуже будет: опять ему шлея под хвост попала... как с кручи понес. Надо б хоть на Дон прийтить, людишками обрасти.
— Теперь — один ответ.
— Не ответа боюсь, а — мало нас.
— Будут люди, Иван! Дай на Дону объявиться — все будет. А Степан сейчас уймется. Воевода, дурак, сам свару учинил.
...Степан ворвался с оравой в церковь.
Поп, стоявший у царских врат, выставил вперед себя крест:
— Свят, свят, свят... Вы куды? Вы чего?..
— Где Унковский?— загремел под сводами голос Степана.— Где ты его прячешь, мерин гривастый?!
— Нету его тут, окститесь, ради Христа!..
Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы. Степан подступил к попу.
— Где Унковский?
— Не знаю я... Нету здесь.
— Врешь!— Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул на кулак, занес саблю.— Говори! Или гриве твоей конец!
Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим матом:
— Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они учинили, охальники!.. В храме-то!..
Степан удивленно уставился на попа:
— Ты никак пьяный, отче?
— Отпусти власья!— Поп дернулся, но Степан крепко держал «гриву».
— Илюша-пророк!— пуще прежнего заблажил поп.— Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Две!..
Степан крепче замотал на кулак «гриву».
— Пусть больше шлет!
— Илья, дюжину!!! Илюха!..
Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.
Степан отпустил попа.
— Чего заблажил-то так?
— Заблажишь... Саблю поднял, чертяка, я что тебе, пужало бессловесное? Не был тут воевода. В приказе небось, в задней избе.
— Негоже, Степан Тимофеич. Аи, негоже!.. Был уговор: никого с собой не подбивать, на Дон не зманывать... А что чинишь?— говорил астраханский жилец Леонтий Плохов.
Степан Тимофеевич, слушая его, мрачно (с похмелья) смотрел на реку. (Они сидели на корме атаманова струга.)
— Воеводу за бороду оттаскал... Куды ж это? Слугу царского...
На берегу казаки собирались выступать.
— Тюрьму распустил, а там гольные воры... сидельцы-то.
Степан плюнул в воду, спросил:
— А ты кто?
— Как это?
— Кто?
— Жилец... Леонтий Плохов.
— А хошь, станешь — не жилец.
— А кто же?
— Покойник! Грамотки тайком возишь?!— Степан встал над Леонтием.— Воеводам наушничаешь! Собачий сын!..
Леонтий побледнел.
— Не надо, батька. Не распаляй ты сердце свое, ради Христа, плюнь с высокой горы на воевод... Я их сам недолюбливаю...
На берегу возникло оживление.
— Что там?— спросил Степан.
— Нагайцы...
На струг взошли четыре татарина и несколько казаков.
— Карасе воевал, бачка!— приветствовал татарин, видно старший.
— Хорошо,— сказал Степан.— От мурзы?
— Мурса... Мурса каварил...
Степан покосился на Леонтия, сказал что-то татарину по-татарски. Тот удивленно посмотрел на атамана. Степан кивнул и еще сказал что-то. Татарин заговорил на родном языке.
— Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом проходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана и желает ему здоровья...
— Говори дело!— сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски.) — Читал он письмо наше?
— Читал.
— Ну?.. Мне писал?
— Нет, велел говорить.
— Ну и говори.
— Пять тысяч верных татар...— Татарин показал пятерню.
— Вижу.
— Найдут атамана, где он скажет. Зимой — нет. Летом.
— Весной.
— Ага, весной.
Степан задумался.
— Скажи мурзе: по весне подымусь. Зачем пойду — знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, скажу. Пусть слово его будет твердым и верным, как... вот эта сабля.— Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину.— Пусть помнит меня.
— Карасе,— по-русски сказал татарин.
— Микишка,— позвал Степан одного казака.— Передай Черноярцу: татар накормить, напоить... рухляди надавать и отправить.
— Опять вить нехорошо чинишь, атаман,— сказал с укором Леонтий.— Татарву с собой подбиваешь... А уговор был...
— Ты по-татарски знаешь?— живо спросил Степан.
— Знать-то я не знаю, да ведь не слепой — вижу.
— Отчаянный ты, жилец. Зараз все и увидал! Чего ж ты воеводе астраханскому скажешь?
— Дак вить как чего?.. Чего видал, то и сказать надо.
— Много ль ты видал?
— Купца Макара Ильина с собой повернул, стрельцов зманул. Сотника в воду посадил... Андрея Унковского отодрал. С татарвой сговор чинится...
— Много, жилец. Так не пойдет. Поубавить надо. Ну-ка, кто там? Протяжку жильцу!
К Леонтию бросились четыре казака, повалили. Леонтий отчаянно сопротивлялся, но тщетно. К связанным рукам и ногам его привязали веревки — два длинных конца.
— Степан Тимофеич!.. Батька!..
— Я не батька тебе! Тебе воевода батька!.. Наушник.
Леонтия кинули в воду, завели одну веревку через корму на другой борт, протянули жильца под стругом, вытащили.
— Много ль видал, жилец?— спросил Степан.
— Почесть ничего не видал, атаман. Сотника и стрельцов не видал... Где мне их видать? Я берегом ехал.
— Татар видал?
— Их все видали — царицынцы-то. Не я, другие передадут....
— Кидай,— велел Степан.
Леонтия опять бултыхнули в воду. Протянули под стругом... Леонтий на этот раз изрядно хлебнул воды, долго откашливался.
— Видал татар?— спросил Степан.
— Каких татар?— удивился жилец.
— У меня нагайцы были... Не видал, что ль?
— Никаких нагайцев не видал. Ты откудова взял?
— Где ж ты был, сукин сын, что татар не видал? Кидай!
Леонтия в третий раз протянули под стругом. Вытащили.
— Были татары?
— Были... видал.
— Чего они были?
— Коней сговаривались пригнать.
— Добре. Хватит.
Леонтия развязали.
— Скажи ишшо раз Унковскому: если он будет вперед казакам налоги чинить, одной бородой от меня не отделается.
— Скажу, батька... Он больше не будет.
— В Астрахани скажешь: ушли казаки. Никакого дурна не чинили.
— Чую, батька.
— С богом, Леонтий.
Леонтий убрался со струга.
— Иван, все сделано?— спросил Степан Черноярца.— Подымай: пойдем.
— Пойдем!— весело откликнулся Иван.
— Стрельцы где?
— Они там, у балочки.
Через пять минут Степан во весь опор летел на коне в лагерь стрельцов. За ним едва поспевал Семка-скоморох (Резаный — назвали его казаки).
Подскакали к лагерю.
— Стрельцы!— громко заговорил Степан.— Мы уходим. На Дон. Вам велено до Паншина с нами, потом — назад. Вперед хочу спросить: пойдете?— Степан спрыгнул на землю.— К воеводе? Опять служить псам?! Они будут душить людей русских, кровь нашу пить, а вы — им служить?!— Степан распалился.— Семен, расскажи, какой воевода!
Семка вышел вперед, обращаясь к стрельцам, издал гортанный звук, замотал головой.
— Слыхали?! Вот они, бояры!.. Им, в гробину их мать, не служить надо, а руки-ноги рубить и в воду сажать. Кто дал им такую волю! Долго мы терпеть будем?! Где взять такое терпение? Идите со мной. Метиться будем за братов наших, за лиходейство боярское!— Степан почувствовал приближение приступа изнуряющего гнева, сам осадил себя. Помолчал, сказал негромко: — Пушки не отдам. Струги и припас не отдам. Идите ко мне. Кто не пойдет — догоню потом дорогой и порублю. Думайте. Будете братья мне, будет вам воля!..