Осенней сухой степью в междуречье движется войско Разина.
На тележных передках, связанных попарно оглоблями, везут струги, пушки, паруса; рухлядь, оружие, припас и хворые казаки — не телегах. Пленные идут пешком.
Разин в окружении есаулов и сотников едет несколько в стороне от войска. Верхами.
Сзади подъехал Иван Черноярец. Отозвал Степана в сторону...
— Стрельцы ушли.
— Как «ушли»?
— Ушли... Не все, с двадцать. С сотником.
— Сотник увел.— Степан задумчиво посмотрел вдаль, в степь, что уходила к Волге.— Змей ласковый. Нехорошо, Ваня... Звон по Астрахани пойдет. Покличь мне Фрола. Сам здесь будешь.
— Догнать хошь?
— Надо. Змей вертучий!..— еще раз в сердцах молвил Степан и опять посмотрел далеко в степь.— Сейчас мы ему перережем путь-дорожку: берегом кинулись, не иначе.
Летит степью сотня во главе со Степаном. Скачут молча.
Далеко-далеко на горизонте показались всадники.
— Вон!— показал Фрол. Степан кивнул. Подстегнули коней.
Далекие всадники тоже заметили сотню... Там, видно, произошло замешательство.
— Вплавь кинутся!— крикнул Фрол.
— Там коней не свести. Подальше — можно, туды побегут. Во-он!..— Степан показал рукой.
И правда, далекие всадники, посовещавшись накоротке, устремились вперед, к распадку.
Гонка была отменная. Под разницами хрипели кони... Летели ошметья пены. Трое казаков отстали: кони под ними не выдержали бешеной скачки, запалились.
Все ближе и ближе стрельцы...
Лицо Степана непроницаемо спокойно. Только взгляд остановившийся выдает нетерпение, какое овладело его душой.
Вот уж двадцать, пятнадцать саженей отделяют разинцев от стрельцов... Те оглядываются. Лица их перекошены ужасом.
Все ближе и ближе казаки... Смерть хрипит и екает за спинами стрельцов. Один слабонервный не выдержал, дернул повод и с криком загремел с обрыва.
Настигли. Стали обходить стрельцов, прижимая их к берегу, к обрыву. Шестеро с Разиным очутились впереди, обнажили сабли.
Стрельцы сбились с маха... Сотник вырвал саблю. Еще три стрельца приготовились подороже отдать жизнь. Остальные, опустив головы, ждали смерти или милости.
— Брось саблю!— велел Степан сотнику.
Молодой, красивый сотник подумал — спрятал саблю в ножны.
— Смилуйся, батька...
— Слазь с коней.
— Смилуйся, батька! Верой служить будем.
— Верой вам теперь не смочь: дорогу на побег знаете. Я говорил вам...
Стрельцы послезали с коней, сбились в кучу. Один кинулся было к обрыву, но его тут же срубил ловкий казак.
Коней стрелецких отогнали в сторону...
Стрельцов окружили кольцом... И замелькали сабли и мягко, с тупым сочным звуком кромсали тела человеческие. И головы летели, и руки, воздетые в мольбе, никли, как плети, перерубленные...
Скоро и просто свершилась страшная расправа. Трупы побросали с обрыва.
Казаки вываживали коней, обтирали их пучками сухой травы. Потом спустились вниз по распадку к воде.
Напились сами и стали ждать, когда можно будет напоить коней.
Степан сидел на камне лицом к реке, прищурив глаз, смотрел на широкую гладь воды.
Подошел Фрол Минаев, тоже присел.
— Леонтия отпустил?— спросил.
— Отпустил,— нехотя сказал Степан, отрываясь от своих дум.
— Зря.
— Пошто?
— Раззвонит там...
— Теперь скрытничать нечего. Теперь, помоги господи, подняться, а ляжем сами. Как думаешь?
— Я-то?..
— Ты. Не виляй только, а то знаю я тебя.
— Если по правде...— Фрол помолчал, подыскивая слова.
— По правде, Фрол, по правде. Говори, не бойся.
— Я не боюсь. Немыслимое затеваешь, Степан.
— Ну?
— Никто такое не учинял.
— Мы первые будем.
— Зачем тебе?
— Гадов вывести на Руси, все ихные гумани подрать, приказы погромить — люди отдохнут. От боярства поганого.
— А чего у тебя за всех душа болит?
Степан долго молчал. Хотел сказать что-то, но посмотрел на Фрола и не сказал.
Подьячий астраханской приказной палаты Алексей Алексеев громко, внятно вычитывает воеводам:
— «Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, что вперед им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам...»
— Ай да грамотка!— воскликнул Прозоровский.— Ты в Москву писал, отче?
Митрополит обиделся.
— Я про учуг доносил. Свою писанину я вам всю здесь вычел...
— Кто ж расписал? Не сорока ж им на хвосте принесла.
Все посмотрели на подьячего.
— Кто б ни писал, теперь знают,— сказал подьячий Алексеев.— Надо думать, какой ответ править. На меня не клепайте, я не лиходей себе.
— Теперь — думай-не думай — сокол на волюшке. А что мы поделать могли?
— Так и писать надо,— заговорил подьячий.— Полон тот без откупу и дары взять у казаков силою никак было не можно, не смели — боялись, чтоб казаки снова шатости к воровству не учинили и не пристали бы к их воровству иные многие люди, не учинилось бы кровопролитие.
— Ах ты, горе мое, горюшко!— застонал воевода.— Чуяло мое сердце: не уймется он, злодей, не уймется. Его, дьявола, по глазам видать было...
По известному казачьему обычаю Разин заложил на Дону, на острове, земляной городок — Кагальник. Островок тот был в три версты длиной.
И стало на Дону два атамана: в Черкасске сидел Корней Яковлев, в Кагальнике — Степан Тимофеевич, батюшка, заступник голытьбы, кормилец бедных и сирых.
Гудит разинский городок. Копают землянки (неглубокие, в три-четыре бревна под землей, с пологими скатами, обложенными пластами дерна, с трубами и отдушинами в верхнем ряду), рубятся засеки по краям острова (в край берега обиваются торчмя бревна вплотную друг к другу, с легким наклоном наружу, изнутри эта стена укрепляется еще одним рядом бревен, уложенных друг на друга и скрепленных с наружной стеной железными скобами, и изнутри же в рост человеческий насыпается земляной вал в сажень шириной), в стене вырубаются бойницы; саженях в двадцати-пятнадцати друг от друга вдоль засеки возводятся раскаты (возвышения), и на них укрепляются пушки.
Там и здесь по острову пылают горны походных кузниц: куются скобы, багры, остроги, копья. Мастеровые казаки правят на точилах сабли, ножи, копья, вырубают зубилами каменные ядра для пушек, шлифуют их крупно-сеянным песком.
У хозяина гости. У хозяина пир.
Степан сидит в красном углу. По бокам все те же — Стырь, дед Любим, Иван Черноярец, Федор Сукнин, Семка, сотники, поп Иван. Угощает всех Матрена Гово-руха, крестная мать Степана.
На столе дымятся жаркое мясо, горячие лепешки, печенные на угольях, солонина, рыба...
Хозяин и гости слегка уже хмельные. Гул стоит в землянке.
— Братва! Казаки!..— кричит Иван Черноярец.— Дай выпить за один самый желанный бой!
Поутихли малость.
— За самый любезный!..
— Какой же?— спросил Степан.
— За тот, какой мы без кровушки отыграли. В Астрахани. Как нас бог пронес — ума не приложу. Ни одного казака не потеряли...
— Был ба калган на плечах,— заметил Стырь.— Чего не пройтить?
— Батька, поклон тебе в ножки...
— За бой — так за бой. Не всегда будет так — без кровушки. Крестная, иди пригуби с нами!
— Я, Степушка, с круга свихнусь тада. Кто кормить-то будет? Вас вон сколько!..