Семен закидывает руки за голову. Его глаза блестят.
— Дыши! — приказывает он.
Сам он опускает веки. Его ноздри вздрагивают, он с упоением вдыхает лесной воздух.
— Примак, может, перестанем дурить?.. — неуверенно предлагает Чуб.
— Чуб, собирай цветы.
Голос Семена звучит как боевое приказание. Его рука тянется к карману брюк, где лежит наган.
Пожав плечами, Чуб поднимается. Худой, в одних трусах, он собирает цветы.
— Вот этот, этот, тот, — показывает ему Семен.
Наконец в руках Чуба порядочный пучок.
— Теперь нюхай! — командует Семен.
Сам он стоит, загорелый, покрытый блестящими каплями воды, перед ползающим по траве Чубом.
Чуб садится, нюхает цветы.
— Смотри, — говорит Семен и поднимает руку. — Это солнце. Видишь?
Солнце стоит высоко в небе и оттуда посылает свои лучи прямо в руки Семена.
— Это облако.
И облако плывет к его протянутой руке.
— Это дерево.
Сосна склоняется к руке Семена.
— Это трава.
И по траве волной проходит ветерок — она отвечает Семену.
— Это вода, — говорит Семен.
И по спокойной воде пошла блистающая на солнце зыбь.
Не отрываясь, смотрит Чуб на Семена.
— Если мы не сделаем самую лучшую, самую светлую жизнь в мире, — говорит Семен, — грош нам цена!
…Семен и Чуб идут по роще.
— Примак, — говорит Чуб. — Все-таки ты сумасшедший?!
— Нет, — серьезно отвечает Семен.
— Наверно?
— Честное слово.
— Мне про тебя говорили много плохого. Но ты парень ничего… Хоть и чудак. Слушай, давай посидим вон там, на полянке…
Семен усмехается — проняло Чуба!
Они выходят на полянку, и вдруг Чуб останавливается, не веря своим глазам.
Лежат в беспорядке срубленные деревья, белеют пеньки. Здесь начали было рубить рощу и перестали.
— Постой, — испуганно говорит Чуб. — Почему лес не вывезен? (Он прислушивается. Нигде не слышно топора.) Почему не рубят?!
— Потому что мы запретили, — спокойно отвечает Семен. — Эта роща нам нужна.
Хорошее настроение Чуба словно ветром сдуло. Он задыхается от ярости.
— Ты… Ты запретил?!. Ты хочешь сорвать мне добычу? Не выйдет!.. А я-то, болван, развесил уши. Травка… Солнышко… Цветочки!.. Ты нарочно мне глаза отводил!
Семен вздыхает:
— Это ты сумасшедший, а не я.
— Авантюрист! Двурушник! — кричит Чуб. — Ты мне нож в спину воткнул!.. Ладно. Теперь я знаю, как с тобой надо бороться.
Резко поворачивается и, застегивая на ходу гимнастерку, уходит.
Семен ложится на траву. Стебельки колеблются возле его щеки. Глаза Семена открыты. В них отражается небо. В них мелькают два маленьких солнца. Где-то далеко звучит музыка.
Посреди комнаты стоит большой стол, заставленный блюдами и графинами. Кувшины с цветами и зелеными ветками стоят среди яств.
Матвей Бобылев приглашает гостей за стол.
Возле Галки, нарядной, счастливой, загромождая собой полкомнаты, — Петр и Иван Бобылевы. Они одеты во все новое. На тщательно вымытых лицах только глаза по-прежнему обведены черным.
Играет музыка.
Гости рассаживаются. Во главе стола — Матвей с Галкой. По правую руку сажают Семена Примака — выбритого, торжественного, в светлом костюме. По левую руку — дряхлая мать Галки. Рядом с Семеном — Ольга. Она в том же платье, в котором бежала по шоссе к Семену. Глаза тусклые, губы плотно сжаты.
Ольга наливает себе водки и жадно пьет, ничем не закусывая.
На противоположном конце стола, против жениха и невесты, чинно возвышаются две одинаковые фигуры — Петр и Иван.
Вино разлито по бокалам.
Музыка затихает.
Со стаканом в руке встает Матвей Бобылев.
Шепот:
— Мамочки родные, Матвей будет речь говорить!
Смешок.
— Тсс…
— Не робей, Мотя…
Матвей долго стоит молча. Озирается.
— Говорить я не обучен, — тихо произносит он наконец.
— Оно видать…
Капли пота выступают на лбу Матвея. Он вертит в руках стакан.
Смех.
— Присядь, жених, отдохни!
Неожиданно Матвей багровеет от злости.
— Говорить я, говорю, не обучен! — громко произносит он. — Кроме мату, от меня, может, еще никто слова не слыхал.
И вдруг, разом обретя спокойствие и уверенность, говорит нормальным голосом:
— Что было у нас в Долгушах полгода назад, — хочу я вспомнить. Шкивы, ребята, крутились на копрах, как и теперь, и уголек шел на-гора и добыча перевыполнялась. Но эти люди, которые рубали уголь на совесть…