— Вон!.. Пошел вон, — кричит Ольга и резко поднимается. — Чего лезешь!
И снова падает, всхлипывая.
— Какое… вам… дело…
Ее тело содрогается от рыданий. Семен оглядывается. Подходит к столу, застланному рваной газетой. На нем лежит небольшой листок бумаги:
«Товарищи, никто не виноват в моей смерти, кроме меня самой. Ольга Бобылева».
Это написано неровными, расползающимися в разные стороны буквами. Семен опускает браунинг в карман, затем рвет записку и отдает клочки Ольге.
— На. Выбрось и забудь.
Выйдя в коридор, он сталкивается с отскочившим от двери Красовским.
Замешательство с обеих сторон.
С е м е н. Товарищ Красовский?
К р а с о в с к и й (растерянно). Нет, то есть да… я самый.
С е м е н. Я, кажется, вас ударил?
К р а с о в с к и й (отдергивает руку от ушибленного лба). Нет, что вы… Это у меня так…
С е м е н. Ага… (Пауза. Внимательно смотрит на Красовского.) Ну, товарищ, проводите меня на шахту.
И не оглядываясь идет по коридору, Красовский плетется за ним.
Вдалеке в дымке пара видны высокие копры. Нескончаемые поезда с углем, перерезающие Долгуши, то и дело преграждают нам путь. Слышно, как низкий гудок какой-то дальней шахты подхватывается остальными. Смена заполняет шахтные дворы. Тускло горят на дневном свету шахтерские лампы…
…Уголь сыплется с эстакад.
Жирный, черный уголь мощным потоком падает из бункера на платформы. Уголь поднимается по лентам сортировок, взлетает в лязгающих клетях и разбегается в разные стороны, груженный в маленькие вагонетки.
…Коренной штрек. Проносятся электровозы. Люди сторонятся, уступая им дорогу. Шахтеры, идущие от ствола, с белыми еще лицами и руками, встречаются со сменой, возвращающейся из забоя. У тех на сплошь черных физиономиях блестят только глаза и зубы.
…Уголь плавно поднимается по крутому уклону, а навстречу ему спускаются пустые вагонетки. На нижнем штреке с грохотом несутся партии. Коногоны сидят на вагончиках, низко пригнувшись, щелкают длинными бичами, гикают и свистят.
Все это мы видим вслед за идущим по шахте Семеном, в снятых с движения, наплывающих друг на друга кусках. Семен тоже успел уже стать совершенно черным. Он идет умело, по-шахтерски наклонясь вперед, склонив голову набок.
Проходит мимо лавы. Из нее появляются трое шахтеров. Матвей Бобылев — впереди. Иван и Петр, его братья, два одинаковых гиганта, — следом.
— Сколько? — окликает их кто-то из темноты.
— Девяносто, — с достоинством отвечает Матвей.
— Ого!..
Семен идет рядом и вместе с братьями выходит на коренной штрек.
— Как упряжка? — окликают Бобылевых.
— Девяносто, — самодовольно басит Петр.
Его черная лоснящаяся физиономия расплывается в улыбке. Мимо с грохотом проносятся партии угля.
Братья идут, неторопливо раскачивая свои громоздкие тела. Сложенные желонги — ручки и зубки — они держат в руках.
Возле уклона коногоны отпрягают и заворачивают лошадей.
— Арочь!
Конь послушно поворачивается, волоча за собой длинную цепь.
— Прими!
Лошадь подается назад.
— Ну, орлы, небось вагончиков восемьдесят за упряжку выдали? — спрашивает Бобылевых на уклоне десятник.
— Девяносто, — басит Иван.
— Арочь! Арочь, Макдональд!..
— Прими!
Крики коногонов несутся вслед Бобылевым и Семену, идущему с ними рядом.
Гонка партий на нижнем коренном вдруг прекращается. Слышна ругань. Аппарат проезжает вдоль остановившихся составов угля, вдоль людей, собравшихся кучками и усевшихся на рельсы. За поворотом несколько человек, пыхтя, пытаются поднять забурившуюся «козу» — открытую вагонетку, нагруженную крепежным лесом.
Она тяжела и не поддается. Люди ругают «козу», друг друга, «путя», жизнь. Вагонетку пытаются поднять то с одной, то с другой стороны.
Движение остановлено. Жирный уголь, наваленный в вагончики, недвижим.
Неожиданно разносится шепот:
— Хозяин… Хозяин…
Торопливой походкой, ссутулясь, с яркой технической лампой у пояса, приближается Чуб. Он не отвечает на приветствия шахтеров. Подходит к свалившейся «козе» и, нагнувшись, хватается за нее руками. Немедленно ему на помощь приходят все собравшиеся на повороте штрека.
Братья Бобылевы остановились в сторонке и, ухмыляясь, наблюдают за происходящим. Смотрит и Семен.
— Товарищ рудоуправляющий! — насмешливо говорит Матвей. — Что же вы тут свои руководящие силы надрываете? Вы бы лучше велели путя перестлать.