- Две с половиной справа!
Отто встал, подошел к юбиляру, нашептал что-то тому на ухо, взглядом указывая на Нинку, юбиляр поманил склониться тамаду.
- На аукцион выставляется, - провозгласил последний, когда выпрямился, - любовница юбиляра, - и, повернувшись к Нинке, сделал жест шпрехшталмейстера. - Прошу!
Нинка вздернула голову и, принцесса-принцессою, зашагала к перекладине буквы П.
- Блюдо! - крикнул крутой-молодой и утолил недоумение возникшего метрдотеля: - Блюдо под даму!
Очистили место, появилось большое фарфоровое блюдо, Нинка, подсаженная, взлетела, стала в его центр. Кто-то подскочил, принялся обкладывать обвод зеленью, редиской. Какая откуда, высунулись мордочки любопытных подавальщиц.
- Стартовая цена, - провозгласил аукционер, - три тысячи долларов.
Возникла пауза.
- Раздеть бы, посмотреть товар! - хихикнув, высказал пожелание толстенький-лысенький.
Господи! Как Нинка была надменна!
Крутой-молодой встал, подошел к толстому-лысому, глянул, словно за грудки взял:
- Обойдемся без хамства.
- Да я чего? - испугался тот. - Я так, пошутил.
Инцидент слегка отрезвил компанию, и вот-вот, казалось, сомнительная затея рухнет. В сущности, именно молодой мог ее прекратить, но он спокойно вернулся на место и не менее спокойно произнес:
- Пять!
Снова повисла тишина. Девочки-подавальщицы зашлись в немом восторге, словно смотрели "Рабыню Изауру", даже аукционер не долбил свое: пять раз, пять - два!
Отто холодно, оценивающе глянул на молодого и, подняв два пальца, набил цену:
- Семь!
- Десять, - мгновенно, как в пинг-понге, парировал тот.
- Пятнадцать! - выкрикнул толстенький-лысенький: идея осмотреть товар, кажется, им овладела.
- Двадцать! - молодой тем более не сдавался.
- Двадцать - раз, - пришел в себя аукционер. - Двадцать - два! Двадцать! - и занес молоток над кастрюлею.
- Тватцать пять, - вступил Отто, еще раз рассчитав, что цену его, пожалуй, платежеспособно перебьют - и точно:
- Тридцать!
Одна из подавальщиц глотнула воздух от изумления. Молоток ударил в кастрюльное дно.
- Продано!
- Теньги!
Крутой-молодой извлек из внутреннего кармана пачку, отсчитал два десятка бумажек, которые спрятал назад, а остальные, подойдя, положил на блюдо к нинкиным ногам: поверх салата, поверх редиски. Вернулся на место.
- Ну-ка живо! - шуганул метрдотель подавальщиц. - Чтоб я вас тут!
Нинка скосилась вниз, на зеленоватую пачку, перетянутую аптечной резинкою.
Отто взял нинкину сумочку, оставшуюся на стуле, передал в ее сторону.
- Перите, - сказал и пояснил собравшимся: - Косподин Карпов, - кивок в сторону юбиляра, - шертвует эту сумму на благотворительность. А распоряшаться ею бутет бывшая его люповница.
Полуголый господин Карпов кивнул туповато-грустно: ему вдруг жаль показалось расстаться с такою своей любовницей.
Нинка присела, спрятала деньги в сумочку, спрыгнула, подхваченная мужскими руками, медленным шагом направилась к молодому и неожиданно для всех опустилась пред ним на колени, склонила голову.
Молодой посмотрел на Нинку, посмотрел на собравшихся, явно ожидающих красивого жеста и, кажется, именно поэтому жеста не сделал: не поцеловал даме руку, не предложил подняться или что-нибудь в этом роде.
- Неужто ж я столько стю? - спросила Нинка.
- Столько стю я! - отрезал молодой, и светлый, прозрачный глаз его, подобный кусочку горного хрусталя, на мгновенье сверкнул безумием.
- И что вы намерены со мной делать?
- Жить, - ответил тот.
- А если не подойду?
- Перепродам.
- Много потеряете, - бросил реплику адвокат.
- Тогда убью, - и снова - безумный блеск.
Нинка коротко глянула на хозяина, пытаясь понять: про убийство - шутка это или правда? - и решила, что, пожалуй, скорее правда!
Не слишком ли все это было эффектно? Не чересчур? Передышка во всяком случае необходима:
!птички, поющие на рассвете над кое-где запущенным до неприличия, кое-где - до неприличия же зареставрированным Донским монастырем: именно отсюда, от Отдела Сношений или как он у них там? очень ранним рейсом отбывает в Иерусалим группа паломников; кто уже забрался внутрь, кто топчется пока возле - автобуса; все сонные, зевающие: двое-трое цивильных функционеров старого склада, двое-трое - нового; упругий, энергичный, явно с большим будущим тридцатилетний монах; несколько солидных иерархов; злобная, тощая церковная староста из глубинки; непонятно как оказавшаяся здесь интеллигентного вида пара с очень болезненным ребенком лет тринадцати; вполне понятно как оказавшаяся здесь пара сотрудников службы безопасности, принадлежность к которой невозможно как описать, так и скрыть и, наконец, разумеется, Нинка: снова в черном, как тогда, в лавре, только в другом черном, в изысканном, в дорогом, - крестик лишь дешевенький, алюминиевый, которым играла, тоскуя, читая Евангелие, тогда: в недавнем - незапамятном - прошлом!
- Отец Гавриил, - подавив зевок ладонью, интересуется один иерарх у другого. - Вы консервов-то захватили?..
!улицы летней утренней Москвы, на скорости и в контражуре кажущиеся не так уж и запущенными, на которые смотрит Нинка прощальным взглядом!
!выход из автобуса у самораздвигающихся прозрачных дверей, за тем одним только нам нужный, чтобы, готовя точку первого периода нинкиного пребывания на российской земле, мелькнула неподалеку ожидающая хозяина знакомая "Волга" 3102 со жлобом-водителем, прикорнувшим, проложив голову трупными руками, на руле!
!превратившееся в форменный Казанский вокзал с его рыгаловками, очередями, толкучкою, узлами, с его сном вповалку на нечистом полу, с его деревенскими старичками и старушками Шереметьево-2!
!прощальный, цепкий, завистливый взгляд юного бурята-пограничника, сверяющий Нинку живую с Нинкою сфотографированной и!
!кайф, торжество, точка: разминаясь с ним на входе-выходе, Нинка высовывает язык и, отбросив дорожную сумку, делает длинный нос возвращающемуся с большим количеством барахла на Родную Землю вельможе, Николаю Арсеньевичу, сережиному отцу.
Самолет взмывает, подчистую растворяется в огромном ослепительном диске полчаса назад вставшего солнца - и вот она, наконец - Святая Земля!
Еще не вся группа миновала паспортный контроль (а Нинка, словно испугавшись вдруг сложности и двусмысленности собственной затеи, которую, занятая исключительно преодолением преград, и обдумать как следует не успела прежде, - оказалась в хвосте), как внутреннее радио, болтавшее время от времени на всяческих языках, перешло на единственный Нинке понятный, сообщив, что паломников из России ожидают у шестого выхода.