— У вас есть авторитет, — лихорадочно продолжал о. Григориус. — Вас уважают и духовные, и светские власти. Я написал новый трактат. Подпишите его вместе со мной! Мы должны разойтись по земле. Раствориться! Жить среди простого народа, вместе с ним страдать и голодать, как страдал и голодал нищий Иисус. Только так мы сможем противостоять алчному натиску науки и материализма.
— Вы сумасшедший, — резко сказал о. Мартин. — У вас навязчивая идея. И опасна она не столько для Бога, сколько для людей... Хотя и для веры она также достаточно опасна... Хотите вы этого или не хотите, ваша идея прокладывает дорогу атеизму...
— Вы меня никогда не поймете, — сказал о. Григориус. — Да я, собственно, совсем о другом начал... Я говорил о Филиппе. Он зачерствеет, будет страдать и нести страдания другим... Если уж нельзя запретить эту безумную идею раз и навсегда, то пусть хотя бы это будет не Филипп... Я вложил в него слишком много души.
— Вы скорбите о своей душе?
— Не о своей, а Филиппа.
— Раз я обещал им Филиппа, — резко и враждебно сказал о. Мартин, — значит будет Филипп. Чем он лучше других?!
Бледный, осунувшийся, с забинтованной головой, Филипп вышел из комнаты Деккера. Голова его была наголо обрита, лицо в желтых пятнах какого-то лекарства.
— Ну вот, — говорил Клаф. — Как ты себя чувствуешь?
— Голова кружится.
— Старайся не делать резких движений, — сказал Клаф.
— Иаков! — позвал Деккер.
Торопливо вошел Иаков, преданно глядя на профессора.
— Проводишь Филиппа в его келью, — сказал Деккер.
— На обратном пути ужин принесу, — сказал Иаков.
— Только чай, — сказал Деккер.
— Рыба сегодня хорошая, — сказал Иаков. — Я узнавал.
— Только чай, — раздраженно повторил Деккер.
— Мне принеси рыбу, — улыбнувшись сказал Клаф.
— Не хотите рыбу, доктор, я пирожков достану к чаю, хорошие пирожки, с мясом.
Из окна было видно, как Иаков осторожно ведет Филиппа по каменным плитам двора.
День был солнечный, но внутри башни было сумрачно. Филипп шел впереди между Деккером и Клафом. Чуть позади шли настоятель и о. Григориус. Замыкал шествие Иаков. Винтовая лестница становилась всё круче. Потянулись металлические решетки, стало прохладнее, и, наконец, все увидели впереди яркий свет. Ветер, совершенно отсутствующий внизу, здесь, на площадке, венчающей башню, дул сильно и был холоден. Было тихо. Только посвистывал ветер в трещинах стен.
— Пойдем. — сказал Клаф.
Он взял Филиппа за руку и подвел к краю башни. Ветер усилился. Он рвал полы рясы, трепал волосы.
— Прыгай, — безмятежно сказал Клаф.
У Филиппа вдруг ослабли колени.
— Прыгай! — снова повторил Клаф. — Вспомни, чего ты можешь достигнуть, поднявшись в небо.
— Филипп! — крикнул вдруг о. Григориус. — Ответь ему! Вспомни — не искушай Господа Бога своего!
— Уберите, наконец, этого талмудиста! — крикнул Клаф.
Подошел настоятель, взял за руку о. Григориуса и увел его в противоположный конец площадки.
— Вы тоже уйдите, — сказал Деккер Клафу. — Отойдите в сторону...
— Мне страшно, — сказал Филипп. — Я не гожусь для этого.
— Ты усомнился, — сказал Деккер. — Преодолей себя.
— Я постараюсь, — сказал Филипп, — постараюсь... Я слишком долго ждал... Только пусть никто не смотрит. И вы тоже.
Филипп говорил как в лихорадке.
— Хорошо, — сказал Деккер — Только ты верь. Верь — и полетишь.
Он поцеловал Филиппа в лоб и отошел.
Посвистывал ветер. О. Григориус, опустившись на колени, молился.
Филипп остался один. Он заставил себя подойти к самому краю башни и посмотрел вниз.
Прекрасная земля расстилалась перед ним. Сухие краски выжженных солнцем песков сменялись буйным серебром оливковых рощ и синевой цветущих долин. Горизонт был закрыт красноватыми горами, но справа, где горная гряда шла на убыль, светился голубизной. Там было море. Болезненное сладкое чувство, пугающее и манящее, овладело Филиппом, голова его пошла кругом, ноги ослабели, он пошатнулся и, потеряв равновесие, упал вниз. И разом всё исчезло. Остался лишь безликий животный ужас падения... Это было так страшно, что Филипп не выдержал и закричал. Крик его услыхали наверху, и все, толкая друг друга, бросились к краю башни.
Филипп с искаженным от страха лицом камнем падал вниз, он падал, как ему казалось, очень долго, закрыв глаза и каждое мгновение ожидая удара о камни. Но удара всё не было. Тогда, превозмогая смертельный страх, он открыл глаза и увидел чистое голубое небо. А внизу — далекую спокойную землю. Ветер дул по-прежнему, но это был уже иной ветер. Это был светлый ветер, от которого легко дышалось. Наверху, на башне, все также ощутили его. Только о. Григориус, закрыв глаза, по-прежнему стоял на коленях.