— Что случилось? — крикнул он. — Я слышал выстрелы! Ты ранен?
— Лавочник стрелял в меня, — сказал Филипп тяжело дыша.
— Да брось этот мешок, — смутился Самуэль. — Слава богу, царапина... Сейчас мы тебя перевяжем... Чтоб ему подохнуть... Он ведь мог попасть тебе в голову... Эх, собственники, гиены... Раньше верблюд пролезет в угольное ушко... Да дьявол с ними.
Самуэль перевязал Филиппу руку.
— Больно? — спросил он.
— Печет немного... Зато хоть поедим как следует.
Самуэль подложил в костер хворосту. Они уселись и принялись за еду. Они ели долго и жадно. Когда первый приступ голода был утолен и Самуэль закурил огрызок сигары, Филипп сказал:
— Вот и кончилась наша тайная вечеря. Завтра я вернусь назад, в монастырь. Ничего не вышло, Самуэль.
— Да, — сказал Самуэль. — И все-таки я благодарен тебе... Ты перевернул мою жизнь... Домой я больше не вернусь... Я взбунтовался... Мой дух взбунтовался... Я другой жизни хочу... Постараюсь перебраться в Европу...
— Да, друг мой, они еще горько пожалеют... — с пафосом продолжал Самуэль. — Да поздно будет... — и он погрозил куда-то в пространство пальцем. — Поздно будет, уважаемые владельцы мира сего!.. А сейчас мне пора... Надо успеть на поезд, а до станции часов десять ходьбы.
— Я провожу тебя, — сказал Филипп.
— Спасибо, — сказал Самуэль. — Спасибо, мой друг...
— Вот еда, — сказал Филипп. — Возьми с собой... Всю возьми, мне теперь не надо...
И они принялись ногами затаптывать костер.
— У меня такое чувство, словно у меня три ноги или две головы... — устало сказал Филипп.
Ранним утром на платформе узкоколейки Самюэль прощался с Филиппом. Это была единственная железная дорога, недавно построенная в этих местах и связывающая их с морем.
Пыхтел маленький паровозик. Усатый начальник станции ударил в колокол. Самуэль и Филипп обнялись. Когда поезд тронулся, Филипп принялся вглядываться в окна вагонов, чтобы еще раз увидеть друга, но тот неожиданно окликнул его откуда-то снизу. Самуэль ехал, забившись в ящик для инструментов, расположенный под вагоном. Он улыбался Филиппу и махал ему рукой. Коротенький поезд простучал по рельсам и через некоторое время исчез за поворотом.
Филипп спустился косогором и пошел прочь от станции. День был жаркий. Впереди по дороге медленно шел человек, одетый в крестьянскую одежду.
— Нам, кажется, по пути? — сказал Филипп, догнав его.
Незнакомец не ответил. Некоторое время они шли молча.
— Ты не узнаешь меня? — спросил Филипп.
— Нет, — ответил крестьянин.
— Ты умирал, а я причащал тебя...
— Может быть...
— Значит, ты не умер, — сказал Филипп.
— Нет, — ответил крестьянин, — не умер.
Они некоторое время шли молча, искоса поглядывая друг на друга. Вдруг крестьянин улыбнулся.
— Ты что? — спросил Филипп.
— Я тебя помню, — сказал крестьянин. — Хоть лицо у тебя теперь иное... Только опасаюсь я тебя...
— Милый ты мой, — с неожиданной горячностью откликнулся Филипп, — что же меня опасаться?.. Разве такой уж я дурной человек?..
— А добрые они теперь самые страшные, — сказал крестьянин...
— Это верно, — сказал Филипп, — бесчеловечное время наступает тогда, когда добра опасаться надо... Кто тебе добро сулит — от тех и беги... Вот я сейчас проводил друга... Хотя об этом не надо... Об этом после...
— Я тебе тогда не досказал, что видел, — сказал крестьянин. — Стена там обычная, в два кирпича... А за ней, как во сне, всё просто, и ничего удивительного. Это значит, всё воспринимаешь спокойно... Что бы ни увидел, словно простую телегу увидел или что-либо такое...
— Ну зачем ты снова надо мной смеешься, — сказал Филипп, — глупый ты... Да и неинтересно мне теперь всё это... Святость смерти меня более не волнует... Меня волнует святость рождения... Рождается ли каждый со своей мечтой или мечты живут ранее нас и после нас... И бывает ли так одинаково в чистые времена и в нечистые... Ведь и времена, друг мой, бывают чистые и нечистые... Как наше... Нечистое оно... Молитва или ненависть... Зазвонят в колокола, и начнется старое, привычное, ужасное дело... Я непонятное, может, говорю, но у меня недавно сон был страшный... Видения вроде... Нас учили, что дьявол — отец лжи... У лжи одна дорога и один конец — она всегда ведет к человекоубийству... А ведь нас обманули — вот что я понял... Ох, как нас обманули после рождения нашего... Вот почему мы друг друга обманываем. Ты меня, я тебя. А кто-то нас всех понемногу...
— Прощай, — сказал крестьянин и свернул на тропинку, ведущую к горной деревушке.
— Ничего, — сказал Филипп. — Теперь это уже неважно...