Крестьянин неопределенно улыбнулся и пошел дальше своей дорогой мимо каменных стен монастыря.
В трапезной ужинали. Монахи и послушники сидели за длинными столами и молча ели. Во главе одного из столов сидел настоятель о. Мартин. Вдруг он оглянулся и вздрогнул, на пороге стоял Филипп.
Он подошел к настоятелю и, опустившись на колени, припал к его руке.
— Накормите его, — сухо сказал о. Мартин.
Служка усадил Филиппа за стол и поставил перед ним миску каши. Филипп принялся за еду.
Трапеза кончилась. Монахи став цепочкой, двигались к корыту с водой и, вымыв свои мисочки, тихо выходили один за другим. Вскоре в трапезной остались лишь Филипп и о. Мартин.
— А где профессор? — спросил Филипп.
— Его здесь нет, — ответил о. Мартин. — Он заболел. После ужина зайдешь ко мне. Я назначу тебе духовника.
Было ясное свежее утро. У монастырского водоема сегодня было особенно много паломников. Водоем представлял из себя чашу, в центре которой бил фонтанчик, на поверхности воды плавало десятка два деревянных ковшиков. Дежурным монахом при чаше сегодня был Филипп. Он откормился, пополнел, а в его движениях и лице появилось что-то ленивое и безжизненное.
Длинным шестом с крючком на конце он подвигал ковшики к краю чаши. Страждущие крестились, черпали воду и жадно пили. Напившись, они швыряли в водоем монеты и уступали место другим. Водоем был огорожен заборчиком с узорной дверцей, в которую по очереди пускали паломников. Тут же, в тени, были сооружены скамьи для тех, кто ждал своей очереди. Однако мест всем не хватало, и те, кто победней, располагались прямо на земле. Среди них были дети, старики, женщины. Народ, главным образом измученный болезнями и дальней дорогой. Были и вовсе парализованные, привезенные сюда родными. Среди толпы шныряли местные нищие, выпрашивая подаяние.
Филипп заметил, что лица паломников озарены надеждой, и, обращаясь к нему, они как-то чрезмерно кланяются и лебезят. Особенно поразили его глаза молодой девушки, у которой были парализованы ноги. Коляску с ней вкатили в ограждение два старичка, очевидно, ее мать и отец.
— Пей, детка, — говорила старушка. — В этом источнике кровь святой Екатерины, твоей покровительницы...
Филипп посмотрел на красивое лицо девушки и потянул шестом дальний ковш, который был более чист, чем другие.
Обычно в обязанности Филиппа входило лишь придвинуть ковшик к краю чаши. Но Филипп зачерпнул воду и поднес ковшик девушке.
— Спасибо, — чуть слышно сказала девушка.
— Слава Богу, — сказала старушка, ободренная вниманием Филиппа. — Добрались... Три недели ехали... В прошлом году здесь была наша родственница... У нее астма... И вот теперь, она говорит, ей значительно лучше...
— Не отвлекай служителя, — сказал старичок. Он вынул из кармана узелок, развязал его, достал оттуда несколько монет и бросил их в чашу.
К тому времени подошел монастырский казначей, и Филипп потерял на некоторое время девушку из виду. В его обязанность входило также помогать казначею доставать специальным совком монеты со дна чаши и ссыпать их в мешок. Он был так занят работой, что не сразу услышал, как его окликнули. Перед ним стоял о. Григориус. Он был не то что худ, а, скорее, истощен и одет в лохмотья, на шее висел прежний его крест из старинного серебра.
— Я давно уже здесь стою, — сказал о. Григориус, — наблюдаю. Вот чем ты кончил, Филипп... А ведь мог жить по-божески. Была в тебе чистота все-таки...
— Нет, — чуть слышно сказал Филипп, — не было во мне ничего этого... Никогда я вам не верил ни в чем и лишь теперь это понял.
— А если не верил, — возвысил голос о. Григориус, — зачем же рясу надел?.. Ходил бы по земле, как я, и атеизм проповедовал... Я — веру, ты — атеизм… По крайней мере, это было бы честно.
— Вы не так поняли, — сказал Филипп. — Я не Богу, я вам не верил...
— Запутался ты совсем... Раз мне не верил, значит, и Богу... Ибо Бог там, где правда... Со мной правда, — возвысил голос о. Григориус, — значит, со мной истинный Бог... Тотиан, учитель первых времен церкви, говорит, что несчастье оттого, что признают ложного Бога... Лучше безбожие, чем ложный Бог... Лучше атеизм...
Паломники уже теснились вокруг, с тревогой и недоумением глядя на о. Григориуса, глаза которого горели лихорадочным огнем...
В это время в воротах монастыря появился о. Мартин. Увидев своего врага, о. Григориус еще больше распалился.
— Вот он идет! — крикнул беглец. — Слуга Господа!.. Тот, кто должен пробуждать в других духовную жизнь... Ведь совестно сказать, как мало нужно людям, чтобы освободиться от всех своих бедствий... Надо только не лгать... А он лжет... Вас обманывают! — обернулся о. Григориус к толпе. — Там, за стеной монастыря, монах вручную накачивает воду из обыкновенного колодца сюда, в эту «святую» чашу... Настоятель обещал мне много раз, что ликвидирует этот обман, поэтому я молчал... И я виновен... Но ты-то!.. Зачем ты обманываешь этих бедных и больных людей?.. Зачем последние гроши из карманов их крадешь?.. Ты Бога продал и его именем разбой творишь... Будь ты проклят!.. Тьфу!.. — и он, разгорячась, плюнул в настоятеля монастыря.