Послышались крики одобрения одних и шиканье других.
— А в чем внутренний конфликт религии? — выкрикнул какой-то юноша. — Внутренний конфликт религии освещен недостаточно...
Вернулся сияющий Самуэль, поставил бутылку и стаканы.
— Чудесно говорит, — обернулся он к Деккеру. — Это великий человек... Главное, найти и понять. Мы ведь блуждали во тьме... Сколько у меня даром ушло дней, месяцев, лет... А ведь я смертен. Я весь тут... Я не верю в потустороннюю жизнь... Ах ты господи, господи... Скажите мне, тот чудесный молодой человек... Филипп... Что с ним?
Деккер не отвечал.
— Разве вы не узнаёте меня? — шепотом спросил Самуэль. — Я был с ним всё время... Ради него я оставил семью... Я ведь один давно... — Он повертел стакан в руках. — Но я ни о чем не жалею... Лишь теперь я живу по-настоящему... Я теперь жадно живу...
— Он летал, — продолжал Самуэль. — Это был первый в мире летающий человек.
— Речь идет, — говорил в это время другой оратор, — не об исторически преходящих вещах, а о том, что вечно... Когда человек бессознательно ищет Бога, а сознательно его отвергает, тут-то и наступает его трагедия... Тут-то и заключается трагедия всякого честного материалиста...
— А в чем трагедия честного идеалиста? — выкрикнул кто-то с места.
На него зашикали, кто-то засмеялся.
— Внутренний конфликт религии! — по-прежнему кричал юноша. — Древний Рим пал не под ударами варваров, его съел внутренний конфликт, неотвратимый и неизбежный...
Заспорило сразу несколько голосов. Кто-то свистнул.
— В основе этих рассуждений, — говорил первый оратор, — лежит хорошо нам теперь знакомая игра слов: стремление к добру и правде есть искание Бога... Следовательно, если человек стремится отдать себя служению народу, а это есть добро — то он бессознательно ищет Бога... А так как он не хочет стать на религиозную точку зрения, то он непоследователен... Отсюда ясно, что игра слов о трагедии всякого честного материалиста по своей теоретической ценности не превышает плохого каламбура...
— Но всеобщая цель! — кричал второй оратор. — Чем вы обозначите всеобщую вечную цель человечества, если нет Бога? Обозначьте так, чтобы она понятна была не только отдельным мыслителям, а широким неграмотным массам... И так, чтоб она звала их не к материальному насыщению, а к духовным высотам.
— Пойдемте, — сказал Иаков Деккеру — Здесь шумно...
Они встали и пошли к выходу.
— Позвольте, — заспешил следом Самуэль. — Я все-таки хотел бы узнать...
Они вышли на улицу. Дождь еще лил, но не такой сильный.
— Я хотел бы узнать о Филиппе.
— Он вернулся в монастырь, — сказал Иаков. — Теперь он, кажется, тоже в Европе... Он священник...
— Ах, как жаль, — сказал Самуэль, — настоящая жизнь — вот она... Интересные встречи, борьба, полемика... Вы знаете, вот у меня записано, — он начал рыться в карманах. — Ах, вот оно, в блокноте... Я вам прочту: «Ребячеством является взгляд, согласно которому подлинная жизнь, настроения и действия людей определяются тем, верят ли они или не верят в бытие сверхъестественных существ...» Как замечательно сказано... Правда ведь?..
В это время из кафе донесся крик восторга и бурные аплодисменты. Самуэль кивнул собеседникам, повернулся и побежал назад в кафе.
Верден. 14 сентября 1915 года.
Над землей вспыхивали белые облака разрывов. Каждая вспышка сопровождалась сухим раскатистым грохотом, после чего в воздухе возникали свистящие звуки, неслись вниз и затихали, шурша в траве. Изредка раздавался стук пулемета да несколько одиночных выстрелов то с одной, то с другой стороны. Это была временная передышка.
Солдаты, готовые к атаке, уже сидели в передней траншее в касках, с примкнутыми к винтовкам штыками.
— Капеллан! — крикнул чей-то сердитый голос.
По траншее на голос пробирался капеллан — батальонный священник. Это был Филипп.
Он постарел, под глазами у него висели тяжелые мешки. В руках его была Библия.
— Капеллан? — кричал узколицый солдат с усиками. — Успокойте его, — сказал он, когда Филипп подошел. — Он всем на нервы действует.
Рядом с узколицым в цепи сидел молодой солдатик, совсем мальчик, и плакал, как плачут дети, когда остаются одни в темной комнате.
— Боится, — сказал узколицый и нервно усмехнулся. — Давайте, объясните ему про Бога, про рай...
— Ты больше его боишься, потому и злишься, — сказал пожилой солдат узколицему.