— Какой странный взрыв, — тихо прошептал Фотерингей, — по сравнению с ним все прошлые взрывы, которые мне довелось слышать, не более чем шелест пыли, оседающей на стекло...
После этих слов Фотерингей потерял сознание.
Очнулся он на какой-то каменной скале. Повсюду вокруг расстилалось море, вплоть до горизонта, а над горизонтом застыло солнце, кровавое и огромное.
— Я ведь вас предупреждал, — сказал кто-то рядом.
Фотерингей оглянулся и увидел сидящего на валуне продавца волшебной лавки.
— Смотрите, смотрите, — сказал ему Фотерингей, — какое солнце — огромный купол, горящий тусклым огнем... На море нет ни прибоя, ни волн и ни малейшего дуновения ветра... А небо темно-красное, без звёзд... Значит, восходы и закаты солнца совсем прекратились... Земля прекратила своё вращение...
— Да, — сказал продавец волшебной лавки, — но только для вас одного, Фотерингей...
— Но я слышал взрыв, — сказал Фотерингей, — я слышал взрыв такой оглушительной силы, какой ещё никогда не доводилось слышать...
— Это взорвалось ваше сердце, Фотерингей, — сказал продавец волшебной лавки.
— Мой бедный мальчик, — сказал после паузы Фотерингей, — бедный Джип... Последнее время, увлеченный идеей, я совершенно забыл о нем...
— Я ведь вас предупреждал, — сказал продавец, — впрочем, о мальчике мы позаботимся...
— Какое запустение, — сказал Фотерингей, оглядываясь по сторонам с тоской, — умирающий океан, холодный воздух... Какой ужасный холод... И это траурное небо... Редкие белые хлопья падают на землю... Как быстро надвигается темнота... И ветер... Теперь поднялся ветер, похоже восточный... И всё-таки страшно не это... За исключением этих безжизненных звуков, весь мир полон безмолвия...
— Да, — сказал продавец волшебной лавки, — все звуки человеческой жизни, блеянье овец, голоса птиц, жужжание насекомых, все те движение и суета, которые служат фоном нашей собственной жизни, которые мы не замечаем либо которые даже раздражают нас, — всё это отошло в прошлое.
— Как ужасна эта великая тьма, — сказал Фотерингей и снова потерял сознание.
Фотерингей очнулся на зеленом, поросшем травой холме, под вязами, ласково шелестящими ветвями. Было очень тихо, тепло и солнечно. Продавец волшебной лавки по-прежнему сидел рядом, на траве.
— Смотрите, какое утро, — вскричал Фотерингей, — утро, подобное ангелу в золотых доспехах, сходящему по ступеням... Когда-то я видел в музее такую картину, но, будучи скептиком, только посмеялся над ней... Какое утро, сэр... Это утро, сэр, и есть подлинное чудо... Разве существуют чудеса, которые превзошли бы это утро?!. Какой великий свободный мир, сэр... Даль за далью... Как это замечательно — через города и деревни, леса и пустыни ехать день за днём... Или хотя бы знать, что где-то рядом есть эти замечательные широкие реки, по которым можно плыть, пока берега не расступятся и не поплывут с плеском большие корабли, и можно достигнуть моря, бескрайнего моря с тысячью островов, нет, с тысячами островов и смутно видимыми вдали кораблями, которые вечно ходят по белу свету. И там можно увидеть не затененное горами небо... Купол бездонной синевы, глубь глубин, по которой плывут совершающие свой путь звезды... А горы... Горы, покрытые хрустальными снегами... Разве это не чудо, сэр?.. Красота нашего мира — вот подлинное чудо, сэр, и как бы ни дорого пришлось заплатить за эту простую мысль, она стоит любой цены... — и Фотерингей улыбнулся...
— Но ведь это подлинное чудо, эта красота великого мира принадлежит теперь не вам, Фотерингей, — сказал продавец волшебной лавки, — а что же вам осталось?
— Мне? — спросил Фотерингей с улыбкой и взял с поросшего травой холмика букетик засохших цветов, — мне вот это... эти цветы подарила мне одна женщина, но я тогда... Я потерял их... И только теперь нашел их здесь, на траве, на этом холмике...
— Букетик засохших фиалок? — спросил продавец волшебной лавки. — Не мало ли это, Фотерингей?
— Нет, не мало, сэр, — ответил Фотерингей, — я буду хранить этот букетик фиалок всегда, и пусть он напоминает о том, что, даже когда исчезают сила и разум в человеке, любовь и нежность остаются главной его защитой от дикости и страха перед вечной тьмой...
На перроне лондонского вокзала было, как всегда, шумно и суетливо. Джесси, одетая по-дорожному, шла по перрону, ведя за руку Джипа. Рядом шел Бомиш.
— Джип, — сказала Джесси, когда они подошли к вагону, — попрощайся с дядей Тодди.
— Я был другом твоего отца, — сказал Бомиш, — значит я и твой друг.
— Вы будете приезжать к нам? — спросил Джип.
— Я обязательно приеду к вам, малыш,— сказал Бомиш и поцеловал мальчика.