— И всё, — сказал Клаф. — Вот великие открытия всех времен. А вот что дал один лишь XIX век — железные дороги, паровые суда, электрический телеграф, телефон, спички, газовое освещение, электрическое освещение, фотография, фонограф...
— Рентгеновские лучи, спектральный анализ, анестезирующие средства... — перебил Деккер.
— Закон сохранения энергии, прямое определение скорости света, опытное доказательство вращения Земли, открытие метеоритов и метеорическая теория, — продолжал Клаф.
— Открытие существования ледникового периода, установление эволюции организмов, теория клетки и эмбриология, действие лейкоцитов, — сказал Деккер.
— Соотношение 3:2, — сказал Клаф, — подтверждение исторического оптимизма статистикой.
— Да-да, — ухмыльнулся Деккер. — «Человечество, развиваясь, совершенствуется».
— Вы не согласны? — спросил Клаф.
— Мне ближе эмпирическое, а не умозрительное восприятие, поэтому я не верю проповедникам вообще... «Они потихоньку пьют вино, а вслух проповедуют воду...» Это Гейне.
— Среди них есть и искренние люди...
— Они-то и опаснее всех, — сказал Деккер. — Что может быть страшнее искренних заблуждений?
— Последнее время, — сказал Клаф, — у вас по ночам свет в окнах... Или вы спите при свечах?
— Ад, грех, откровение в духе св. Иоанна, всё это было изобретено ночью, в бессонницу... Но стоит лечь на землю, вытянуться, посмотреть в небо — и самое ужасное становится смешным, жизнь наша — вечной, а мир прочным... — Деккер лег навзничь, положив руки за голову, глянул в чистое синее небо и, вздохнув, улыбнулся...
О. Григориус исповедовал послушника. Исповедь эта была лишена ритуала и напоминала обыкновенную беседу старого человека с молодым, который во всем доверяет старшему. На чисто выбеленных стенах висело две гравюры Рафаэля, между ними — распятие. На маленьком столике лежала Библия в старом кожаном переплете. На подоконнике стояли горшки с цветами.
— Во время вечерней молитвы, — подавленно говорил послушник, — я чувствовал радость, какой давно уже не испытывал. А когда вышел во двор, мне опять стало страшно. Я знал, что не засну, и стал читать. Но я не находил утешения в Писании. Временами оно вызывало во мне даже раздражение. Тогда я почувствовал себя таким усталым, что отложил книгу и лег. Но уснуть не смог. Через некоторое время я услыхал над головой стук, потом начался шум, и я почувствовал, что дрожу. Кругом был такой шум, словно столкнулось много ветров, и тут кто-то взял мое левое запястье и так держал меня. Я посмотрел и узнал его. Это был Он. Иисус. Он говорил со мной, но о чем — не помню, и что дальше было, тоже не помню. Очнулся я сидящим на кровати. Меня трясло, я даже подумал, что заболел... И вспомнить ничего из этого, о чем Он говорил со мной, я так и не смог. Это было хуже всего.
— Филипп, — помолчав некоторое время, сказал о. Григориус, — ты мне веришь?
— Я люблю вас, отец, — ответил Филипп.
— Тогда слушай.
Старик подошел к полке, взял книгу, раскрыл ее и прочел описание одного из видений человека, о котором в ней рассказывалось.
— Это жизнеописание Беме. Ты брал у меня эту книгу? — спросил о. Григориус.
— Да.
— Всё, что ты мне сейчас рассказал, ты вычитал отсюда.
— Нет, — сказал Филипп.
— То, что ты мне рассказал — неправда,— твердо и резко сказал о. Григориус.
— Как неправда? — удивленно, но прямо Филипп посмотрел в глаза своему наставнику.
— Для обмана нет запретного. Господь создал жажду для алчных... Иди, я сделаю всё, чтобы помочь тебе, — он перекрестил Филиппа, а тот, наклонившись, поцеловал его руку.
О. Григориус и настоятель монастыря о. Мартин — широкоплечий, со скуластым крестьянским лицом — шли по тропе среди выгоревшей сухой травы. Был белый знойный полдень.
— Вы не огорчитесь, если этот разговор я начну здесь? — спросил настоятель. — Для этого я вас и позвал с собой, собственно.
— Я слушаю вас, — сказал о. Григориус.
— На ваш трактат и приложенное к нему послание получен ответ, — сказал настоятель. — Вас не одобряют, и вами недовольны.
— Моя судьба не беспокоит меня, — сказал о. Григориус. — Под угрозой святость христианства. Крест в глазах многих не без оснований превращается в символ стяжательства. Надо спасать веру, а вы спасаете свою власть... Церковь разлюбила человека... Надо полюбить его снова... Церковь не может существовать, потакая тем, кого Иисус изгнал из храма, превращенного торгашами в базар. Пусть в момент душевного разброда многие ищут успокоения в рационализме и науке... Мы же должны ждать, пока, устав и разочаровавшись, люди снова нас позовут. А они позовут. Я верю, ибо человек беззащитен.