— Простите, профессор! — тревожно позвал Клаф и, нагнав Деккера, взял его за руку. — Мне кажется, вы сегодня совсем уж дурно выглядите... Я как-то сразу не понял...
— Оставьте! — крикнул Деккер и, с силой вырвав руку, чуть не побежал по дороге.
Окна были завешены циновками. Кроме профессора в келье был служка, низенький монашек, который занимался уборкой.
— Что-то душно, — сказал Деккер, расстегивая рубаху.
— Дождь будет, — сказал монашек.
— Тебе тоже душно? — спросил Деккер.
— На солнце работать? Злобствовать.
— Да, ропот — это прихоть, — сказал Деккер. — Помнишь, монах? «Пришельцы между нами стали обнаруживать прихоти, а следом за пришельцами и подлинные сыны сидели и плакали и говорили — кто накормит нас мясом?..»
Деккер порывисто подошел к столу, где лежало множество книг с закладками, взял одну.
— «... Мы помним рыбу, которую в Египте мы ели даром, огурцы и дыни, и лук, и репчатый лук, и чеснок. А ныне душа наша изнывает, ничего нет, только манна в глазах наших...»
— Это Числа, — сказал монах. — Капитул одиннадцатый. Далее сказано: «Манна же была подобна кориандровому семени. Народ ходил и собирал ее и молол в жерновах...»
— А ты любишь Бога?
— Страшно вы очень спрашиваете, — сказал служка.
— Почему страшно? — спросил Деккер
— Больны вы душой. Жалко мне вас...
— Спасибо тебе, — тихо ответил Деккер.
— Не любят вас в монастыре, о. Григориус — человек добрый, хороший, а о вас говорит дурно.
— Жалко, — сказал Деккер. — Я пришелец, а о пришельцах зачем плохо говорить... Они приходят и уходят... Но вам, постоянным жителям этого мира, разве хоть иногда не хочется задуматься?.. Вот слушай. — он открыл другую книгу: — «...Взгляни, друг мой, на подлинные деяния этого христианского мира. Они воистину взывают к Иисусу, единственному сыну в момент нужды, но они забывают Его учение и Его жизнь, как упрямые дети, пренебрегающие предупреждением. Они погрязли во всех видах невоздержанности, гордости и порока. Где вы видели милосердие в этом немилосердном мире?»
— Нечистые книжки вы читаете, — сказал служка. — О таких книжках и говорит о. Григориус... Вы Бога не любите, — испугался вдруг он, пораженный страшной догадкой.
— Тебя как зовут? — спросил Деккер.
— Иаков, — сказал монах.
— Хм... А ты с ангелом никогда не дрался? А, Иаков? Пошел вон, — неожиданно тихо и холодно сказал Деккер, — передай настоятелю, чтобы мне прислали другого.
Когда Иаков скрылся за дверью, Деккер с силой, подняв пыль, сорвал с окна циновку. Жаркое солнце потоком хлынуло в келью. Профессор стоял, запрокинув голову. Впервые за весь день лицо его было спокойно, но странно, как лицо человека, говорящего с самим собой.
«Мыслю, следовательно существую, сказал пришелец Декарт. Человеку, который мыслит, не нужно иметь доказательств бытия... Ну, а исходная идея — вот где Декарт запутался... Кто создает исходную идею?.. Где исходная идея нашего мира?.. Кем она рождена?.. Вот где тупик, мешающий человеку жить и созидать... Декарт умер от воспаления легких... Пришел и ушел, не завершив труда... Тот, кто сможет завершить свой труд, поймет исходную идею... Только не я... Это будет кто-то другой. Жаль... Как жаль... Ах, как жаль...»
И он горько заплакал.
Филипп шел по горной тропинке в сторону нищей деревни, дома которой лепились к скалам. Кое-где на склонах сухо желтели тощие виноградники. Темнолицые люди окучивали лозы мотыгами. У высохшей горной речушки несколько костлявых буйволов лизали мокрый песок.
В центре деревни, на небольшой площади был сооружен дощатый сарай с крестом.
— У вас тут умирает кто-то. В каком доме? — спросил Филипп.
Умирающему было лет тридцать. Он в беспамятстве лежал на циновке, укрытый кошмой. Вся семья его: отец, мать, жена, братья и сестры — толпилась в тесном помещении, что еще более усиливало духоту. Филипп сидел на полу, ожидая, когда к умирающему вернется сознание. Тот уже несколько раз приходил в себя, но ненадолго, смотрел бессмысленно и вскоре вновь впадал в оцепенение. Вдруг он открыл глаза.