— Что? — тихо спросил он.
— Я пришел тебя исповедать, — сказал Филипп.
На лице умирающего появилось что-то похожее на усмешку.
— Опоздал ты.
— Почему? — спросил Филипп.
— Я уже был там, — сказал умирающий.
— Где?
— Там... Я ненадолго...
Филипп беспомощно оглянулся по сторонам.
— Смешно, — еле слышно сказал умирающий.
— Почему смешно? — спросил Филипп.
— Так, — сказал умирающий. — Ничего там нет нового.
— Там всё, как здесь? — взволнованно спросил Филипп.
— Нет. Там другое всё... Но к этому так быстро привыкаешь, что всё кажется не новым, а как будто ты был там всегда.
— И что ты там делал?
— Я... шел... Я шел там... Мягко там... Нога вязнет...
— Как в болоте? — спросил Филипп, с жадностью ловя каждое слово.
— Нет, — сказал умирающий. — Чисто. Нога вязнет, а следов не остается. Я нарочно оглядывался. Прошел человек и точно не ходил.
Умирающий слабел.
— А ты чувствовал себя? — спросил, приблизившись вплотную к его лицу, Филипп. — Ты был один?
Умирающий молчал. Местный знахарь приблизился к нему, держа тарелку с вином, в которой он намочил губку.
Филипп схватил губку и прижал ее к губам умирающего. Тот снова открыл глаза.
— Говори, — потребовал Филипп.
— Что? — тихо спросил умирающий. — Кто ты?
— Ты рассказывал мне, — нетерпеливо говорил Филипп. — Ты говорил, как был там…
— Уйди…
— А Бог? Ты видел Его?
— Нет, — сказал умирающий. — Ничего там нет. Ничего нового. Идешь — отдыхаешь, опять идешь — отдыхаешь в тени…
— В тени? — вздрогнул Филипп — В какой тени?
— В тени от дерева, — сказал умирающий.
— Какого дерева?
— Шелковица. Ветви ее касались каменной стены.
Филипп смотрел на него в растерянности.
— Да ты дурачишь меня, — злобно прошипел он. — Ты обманывал меня. Скажи, ты обманул меня?
Филипп вырвал губку из рук знахаря и снова прижал ее к губам умирающего.
— Прошу тебя... Это очень важно... Ты обманул меня? Да?
Умирающий молчал.
— Он умирает, — сказал знахарь.
И приблизившись к умирающему, принялся вливать ему в рот какую-то темную жидкость.
Духота была нестерпимая. И низкие тучи и, застывшие в неподвижности деревья — всё настолько напряглось, что казалось, достигло предела. Филипп вышел на дорогу. Некоторое время он шел, задумавшись и глядя в землю. Потом вдруг повернулся и бросился назад. Почти бегом он достиг двора, пересек его и снова вошел в дом. Родственники столпились у циновки.
— Мне спросить надо, — просил Филипп, словно в лихорадке, протискиваясь к циновке, — я забыл... самое главное... забыл узнать.
— Нельзя к нему, — сказал знахарь. — Видишь!
Сын кузнеца лежал без дыхания, со спокойным лицом и закрытыми глазами.
Филипп снова вышел во двор. Тут уже всё переменилось. Деревья гнулись от ветра, стало прохладнее, и наконец, точно прорвало и миновало что-то, хлынул ливень. И вдруг в потоках дождя какой-то предмет пролетел в воздухе и шлепнулся у ног Филиппа. Это была лягушка. Следом шмякнулась вторая, затем третья. Весь мокрый стоял Филипп под дождем и смотрел на падающих с неба лягушек.
Филипп шел по монастырскому коридору, неся на подносе укрытый чистой салфеткой обед. Его нагнал Иаков.
— Тебя к доктору Деккеру в услужение направили?
— Да.
— Он тебя хорошо принял?
— Хорошо. — сказал Филипп.
— Больной он... — сказал Иаков. — Покой ему нужен. Я при нем был. Только недолго. Выгнал он меня. Ты с ним не спорь.
— Меня не выгонит, — сказал Филипп.
— Ты вот что, — говорил Иаков. — Ты по утрам его не отвлекай. Вошел бочком, жареных орехов с молоком поставил и вышел. Он жареные орехи с молоком любит. Но сам не скажет, это ты догадаться должен, что и когда ему подавать.
Филипп не ответил.
Страшно исхудавший профессор сидел в кресле и глядел в одну точку. Филипп повязал ему на грудь клеенчатый передник и принялся кормить с ложечки. Вошел Клаф, поклонился и сел неподалеку от двери.
— Как вы себя чувствуете, профессор? — спросил Клаф.
Деккер промолчал.
— Напрасно вы сердитесь. Я ни в чем не виноват, — сказал Клаф. — Более того, мне пришлось затратить немало усилий, чтобы замять этот ваш скандал. Покуситься на самоубийство в монастыре ордена Босых Кармелитов!