— Чтобы попросить у тебя прощения, — он улыбнулся.
— За что?
— За наш прошлый разговор. Извини меня, если можешь.
— Никогда бы не подумала, что ты способен на такую вежливость.
— А это не я, — он негромко рассмеялся. — То есть не совсем я. Час назад иду мимо Раздола, никого не трогаю, вдруг из кустов выскакивает ваша Мелиан и, бешено сверкая глазами, спрашивает, извинился ли я перед тобой. Я объяснил ей, что никак не мог этого сделать, так как она сама запретила мне появляться в Меловой роще. Тогда она сказала, что сейчас ты в Пригорье, и прибавила: "Иди немедленно, не то я всажу в тебя стрелу". И что-то там делает с тетивой своего арбалета. Пришлось идти.
— В таком случае считай, что я тебя простила, — спокойно ответила Таллэ, вопросительно глядя на Эндвэлла. Но он не торопился уходить, наоборот, присел у самого входа в палатку вполоборота к девушке, так что их плечи почти соприкасались. Он взял в руки ее меч, лежавший у входа, и повернул клинок к свету. Через все серебристое лезвие тянулась надпись, сделанная черными знаками, чем-то напоминающими кусочки еловых веток с осыпающимися иголками.
— Твой меч? — спросил он и добавил цитатой: — "Я вроде знаю эльфийские руны, но эту надпись прочитать не могу".
— Это не руны, — ответила Таллэ. — Странно, что ты не узнаешь керат.
— Что-что?
— Хвоинки. Письменность Гранасии. Внешнее сходство с рунами, действительно, есть, но принцип чтения совсем иной, — она откинула голову назад и медленно, так, как произносят заклинания, проговорила: — Гондор о рэли ранд, Дол-Амрот о рэли эглер, наи рэли стэр о-вел Арнор ла!
Он понял, она почувствовала это по его глазам. Только сейчас она обратила внимание, что он одет не так, как в день их первой встречи. Тогда, до начала Игры, он, как все, ходил в джинсах и свитере, теперь же на нем был полный эльфийский прикид. На груди его, поверх светлой рубашки и кожаной безрукавки, сверкала серебряная цепочка с большим дымчато-зеленым камнем, на левой руке было кольцо с кристаллом того же цвета. В таком виде, с потемневшими глазами на бледном лице, он показался Таллэ еще красивее, чем в прошлый раз, но на нее это никак не действовало. Ее мысли были заняты другим, и ей было все равно.
— Это твой девиз? — спросил Эндвэлл, возвращая меч на место. Сегодня этот эльф и вел себя не так, как в прошлый раз, без обычного насмешливого нахальства. Таллэ повернулась к нему, и во взгляде ее промелькнула тоска.
— Не знаю. И вообще я не верю ни в бога, ни в черта, ни в валаров. И тем более не верю в силу любовных чар… — она опустила голову. Он слегка провел рукой по ее волосам:
— А во что же ты тогда веришь?
— Только в себя. И в свою удачу.
— "Гондор моя родина, Дол-Амрот моя слава, но сердце мое лишь в Арноре", — задумчиво повторил он по-русски со своим странным мелодичным акцентом. — Послушай, можно мне еще раз взглянуть на подарок Ариэль?
— Нельзя, — резко ответила Таллэ. — Я его потеряла.
— Как потеряла? — он вздрогнул, и на лице его появилась тревога. Когда?
— Три дня назад. Знаешь близ харадской переправы такую здоровенную березу? Так вот, три дня назад Гондор и Харад заключали там договор о ненападении, а я смотрела на церемонию, сидя на этой березе…
— Ты СНИМАЛА церемонию, сидя на этой березе, — мягко поправил ее Эндвэлл.
— Откуда ты знаешь? — Таллэ вскинулась, как от удара. — Джим проболтался? Ну что это за документальные съемки, если о них все знают? Я ведь потому и держу все в такой тайне!
— Выследила же ты меня, — сдержанно, почти ласково, ответил он. — Не бойся, Джим не проболтался, и я тоже не проболтаюсь. Продолжай.
— В общем, я снимала, сидя даже не в позе лотоса. И когда, окончив съемку, я попыталась слезть, ветка подо мной обломилась. А когда я падала, какой-то сучок зацепил за цепочку, и она порвалась. Каким-то чудом я приземлилась, ничего себе не сломав, не порвав и даже камеру не разбив. Вот только два ногтя сорваны с правой руки… Листок я потом искала, но так и не нашла.
— Так вот почему ты все время ходишь в перчатках, — догадался Эндвэлл. — Дай сюда руку.
Она послушно протянула ему правую руку, и он снял с нее перчатку. Кончики указательного и среднего пальцев были наглухо залиты биопластом, казалось, что их закрывают жемчужные колпачки. Эндвэлл осторожно вложил руку Таллэ между своих ладоней, и девушка тут же ощутила тепло и легкое покалывание в поврежденных местах.
— Ну, вот и все, сейчас пройдет, — сказал он с улыбкой, однако к этой улыбке примешивалась тревога. — Но вообще-то дело дрянь. Твой листок нашли, видимо, в тот же день. И похоже, сделал это ни кто иной, как Энгус Мак-Абердин.
— Саурон! — удивленно воскликнула Таллэ.
— Да, Саурон-2123, - подтвердил Эндвэлл. — Я почти убежден в этом.
— Отлично, — протянул Таллэ. — Это что же, получается, мне за своей вещью придется идти прямо в Мордор? Нет, я уж лучше дождусь конца Игрищ. Как-то не тянет становиться трижды покойником Средиземья.
— Ты забываешь о третьем камне, — напомнил ей ночной гость. — Сейчас он настроен на Саурона. И даже если истинный хозяин листка сумеет вовремя отключиться, через камень все равно будет протекать огромная энергия. Фактически, уже сейчас ваш Черный Властелин держит в руках действующую модель Кольца Всевластья. Понимаешь, чем это может грозить?
— Победой Темных Сил на Играх, бедствиями и последствиями, — мрачно ответила Таллэ. Похоже, она не поверила ни одному слову Эндвэлла. — Если ты сам не выдумал все это только что. Если эта вещь так опасна, то почему Ариэль подарила мне ее, как простой оберег?
— Истинную цену листка знает только тот, кто его сделал. Не знаю, как это называется у вас, смертных, — в его глазах промелькнуло прежнее насмешливое выражение, — а у нас, эльфов, это всю жизнь называлось магией. И я не теряю надежды когда-нибудь выйти на этого чародея…
— В общем, ясно, что ничего не ясно, — подвела итог Таллэ. — У меня был магический предмет, и я его потеряла. Вместе с великим счастьем и великим чудом. Так, что ли?
— Знаешь, кто ты такая? Маленькая эгоистка. Правда, неагрессивная, что само по себе неплохо, — он выпустил ее руку. — Все, твои ноготки в полном порядке, можешь снимать биозащиту.
Она не ответила, замерев все в той же напряженной позе, и во взгляде ее застыла печаль. Он резко поднялся на ноги.
— Я верну тебе этот листок, — сказал он спокойно и уверенно. — И сделаю это до конца Игры. — С этими словами он направился прочь от палатки, и уже в двух шагах Таллэ не смогла различить его фигуру — так надежно скрывал его лориэнский плащ…
В невысоких горах к северу от побережья Белфаласа, на одной из вершин, видимая отовсюду, высится горделивая башня из голубоватого камня, прозванная Амон-Лоин. Говорят, что возведена она была еще нуменорцами, в дни восьмого короля Тар-Анариона, который так любил свою королеву, синеглазую Лаинэс, что дал ее имя этой башне — одному из красивейших нуменорских сооружений в дельте Андуина. В давние времена свет маяка Лоини был виден далеко с моря, и корабли Нуменора, спешащие к южным гаваням, шли на его свет. С тех пор минула не одна тысяча лет, но ни время, ни злоба Саурона ничего не смогли сделать с этой величавой башней. Но Нуменор пал, и уже не спешили с юго-запада корабли на свет маяка Лоини. Теперь Амон-Лоин превратился в пограничный сигнальный пост на границе между Этиром и Дол-Амротом, такой, как Эрелас, Нардол и Эленах на севере. И всякий раз, когда с востока на Дол-Амрот шли полчища Харада или орды орков, на вершине Амон-Лоина вспыхивал костер — и свет его, как в прежние времена, был виден из любой дали. И ни разу не удавалось врагу застать врасплох воинов Дол-Амрота, грозной крепости, цветущего города на Золотистом Взморье…
Иорет увидела эту башню издали, в час, когда солнце кровавого цвета медленно катилось за горизонт и вершины гор окутал туман, пахнущий дымом от далеких костров. Это был вечер четвертого дня с того сырого утра, когда харадримы играли на нее в кости. Четыре дня Иорет скиталась по приморским равнинам Этира и Лебеннина. Но все ее попытки прорваться к северу, в Минас-Тирит, были обречены на неудачу. Повсюду были харадримы, да и орков хватало. Отбиваясь и отступая, Иорет продвигалась в основном на запад. Если бы не ее конь, ее могло бы уже не быть в живых, но он не раз ее выручал. На нем она переплывала Джилрейн, когда пешие орки остались на берегу и стреляли ей вслед, на нем не раз и не два уходила от погони. Иорет прозвала его Харадримом — из-за прежних хозяев и из-за того, что он был гнедой с черной гривой. Но сегодня, к вечеру 19 марта, и конь, и всадница были измотаны до последнего предела. За эти четыре дня Иорет ни минуты не спала, а ела лишь дважды.