А ближе к вечеру, когда багровое солнце медленно покатилось к пыльному горизонту, произошло непонятное. Полчища Харада, яростно и бессильно бившиеся об Амон-Лоин, вдруг отхлынули прочь от его стен и торопливо скрылись на северо-востоке, словно выполняя чей-то молчаливый приказ. Тьма окутала Амон-Лоин, тьма и тишина такая, что, казалось, каждое еле заметное движение эхом отдается в горах. И вместе с ними на башню вернулась липкая тень страха и протянула свои лапы к гаснущему сигнальному костру.
Девушки жались к этому огню, как к своей последней надежде на спасение. Каждая чувствовала, что это неестественное спокойствие — лишь затишье перед страшной грозой, которая сметет с лица земли не только их самих, но и эту древнюю горделивую башню, а может быть, даже прекрасный, цветущий Дол-Амрот и там, на севере — Минас-Тирит, из последних сил сдерживающий вражьи войска…
И тогда, отгоняя прочь страх и тьму, снова зазвучал голос Иорет, и ему вторила ее лютня. Песни сменяли одна другую — то гордые и суровые напевы, зовущие людей в бой, то тревожные, манящие вдаль эльфийские мелодии. А когда лютня умолкла, Иорет начала рассказывать о своих странствиях на севере, о Золотых Лесах Галадриэли, о Раздоле, где она впервые узнала тайну своего рождения… Девушки слушали ее по-разному. Взгляд Хель был настороженным — как и все ристанийцы, эльфам она не доверяла.
Ланор, наоборот, слушала с искренним интересом, так как со времен Нимродэли в Дол-Амроте сохранилось особое отношение к Дивному Народу. Талнэ сидела боком к Иорет, и та не видела ее лица, но догадывалась, что сестра, хоть и прислушивается к рассказу, на самом деле думает о чем-то своем и печальном.
Видно, немало пришлось ей вынести за эти двенадцать лет…
— Говорят, что опасно смертному своей волей искать встречи с эльфами, — внезапно проговорила она. — А еще говорят, что в молодости наш отец Эрверн бывал в Лориэне — и все же вернулся…
— Он действительно бывал там, — не сразу ответила Иорет. И всю оставшуюся жизнь не любил об этом распространяться, — она не добавила, что именно там Эрверн Итильский встретил ее мать Эленни Эреджин, когда-то жившую в Остранне, маленькую эльфинку с большими глазами, наполненными печалью.
Холодный порыв ветра налетел с севера, и пламя на возвышении заметалось. Ланор, держа меч в левой руке, неловко пошевелила ветки в огне. Правая ее рука была на перевязи. Хель прихлебывала из помятой кружки, на которую в пылу сражения наступали не раз и не два, смесь настоя из горных трав с подогретым вином.
— Между прочим, девчонки, когда я жила в Раздоле, я ходила там в длинном серебристом платье, — сказала Иорет, глядя в пламя костра. — Вы можете представить меня в платье?! — она горько усмехнулась.
— Нет, — честно ответила Хель, выплескивая через стену остаток содержимого кружки.
— Мы сами себя не можем представить в платьях, — голос Талнэ был глухим и хрипловатым. — Знаешь, у меня в Дол-Амроте осталось платье, которое я шила к свадьбе с Анардолом. Оно было такого цвета, как спелые вишни — черное и в то же время все из огня. Рукава прозрачные, а по вырезу вышивка, зеленая с золотом, как вьющиеся стебли… А сейчас мне кажется, что я уже никогда не смогу носить такие наряды, — она опустила голову в колени с громким всхлипом.
— Не плачь, — Иорет, как кошку, погладила ее по спине. — Ты не уронила чести Гондора. Не каждый воин был бы способен на то, что ты делала все эти дни.
Талнэ резко вскинула голову. На ее потемневшем от пыли и гари лице слезы оставили две светлые дорожки.
— Светлые валары, как я устала! — тихо сказала она. — Сколько я живу, всегда вокруг меня шли сражения. Мощь и красота Гондора, все самое лучшее, что в нем есть — все, как в бездонную пропасть, уходит в нескончаемую войну. И уже близка черта, за которой будет невозможно возрождение. Разве для этого пришли в Средиземье наши нуменорские предки?
Голос ее звенел от слез. Иорет взглянула на сестру и внезапно увидела то, на что все эти дни просто не обращала внимания — ее роскошную одежду, потускневшую от пыли, спутанные волосы, которые просто некогда было расчесать, маленькие руки, исколотые и исцарапанные колючими ветками — так уж получилось, что следить за костром пришлось в основном Талнэ. Затем она перевела взгляд на других девушек, на мрачную Ланор с перевязанной рукой и в обгорелых сапогах — в минуту краткого затишья она уснула, где стояла, ногами к огню, и проснулась только тогда, когда подошвы начали дымиться. У Хель сапоги остались целыми, зато была подпалена коса, а левая бровь рассечена.
— Хотелось бы знать, возьмет ли нас хоть кто-нибудь замуж после этой башни, — Ланор высказала вслух то, о чем в той или иной форме уже думала каждая из них.
— Особенно меня, — невесело усмехнулась Иорет. — Женщину, которой тридцать два года и у которой привычки старого бродяги.
— Тебя возьмут, — коротко ответила Ланор. — Ты красивая.
Темнота и тишина. Только пламя костра, только треск сгорающих веток. И неясная тревога, предчувствие конца… а может быть, наоборот, начала?
— Знаете, девчонки, — вздохнула Иорет, — если это когда-нибудь кончится, то, наверное, я на радостях напьюсь, как последний гоблин. И вообще, хватит о грустном. Про что вам еще рассказать?
— Про Ристанию, — быстро ответила Хель. — Два года никаких вестей с родины.
— И про Наследника Исилдура, — добавила Талнэ. — Интересно же знать, что за тип собирается стать королем Гондора!..
30 июня в Хоббитанию пришла Фирюза, Зеленая Колдунья. Это был обычный мастерский визит: Фирюза прошлась по поселению, дала ценные указания Старому Кролу по прозвищу Лунатик, поругала юных хоббитят за свалку возле палаток, пригрозила наслать чуму, немного побеседовала с Фродо… Но через пятнадцать минут после этой беседы Лиго Нерти полез в карман за зажигалкой — и нащупал там небольшую пластмассовую коробочку. В первую минуту до него не сразу дошло, но когда дошло, он восхитился: работа была чистая.
Дождавшись, пока останется один, Нерти открыл коробочку. Кольцо на золотой цепочке было не таким, как в фильме — типа старинных обручальных, — а из черного металлопласта, и любимое ругательство Средиземья "эш назг и т. д." было вытеснено на нем золотыми рунами. В общем, красотища.
В этот день Фродо не стал ничего предпринимать. Но ночью он все рассказал Сэму, Пину и Мерри — трем хоббитам с Лии, которые жили с ним в одной палатке. Три часа перед сном хоббиты совещались. Джуэл из Мордора, племянница Энгуса, которую он в качестве шпиона заслал в Хоббитанию, подслушивала у палатки. Но, к сожалению, Саурон не учел тот факт, что такие важные дела хоббиты будут обсуждать только на лиа — своем родном языке. К тому же на обратном пути Джуэл наткнулась на кого-то из охраны Забрендии и тот на всякий случай ее прибил. Впрочем, Джуэл это совсем не огорчило, так как у нее был договор с Валарами, что после первого попадания в Страну Мертвых ее выпускают лихолесским эльфом.
Таким образом, о том, что Кольцо вступило в Игру, в Хоббитании узнали только днем 2 июля, когда никто из лиинской четверки (сбежавший еще ночью) не явился ни на завтрак, ни на обед. До Энгуса же эти известия дошли еще позже, и он в гневе честил своих шпионов в Эру душу мать. Абсолютно никем не замеченные, Нерти и K° пришли в Пригорье, как на пикник, и тут их везение кончилось. Причем, если уж рассуждать по справедливости, вины Энгуса в этом не было никакой.