Тревога Вениамина только растет. Все происходящее сейчас с ним и без того не слишком просто для рационального анализа, а теперь еще появляется странное чувство некой причастности к чему-то необъяснимому. Словно он там, где и должен быть. Но при всем этом кратковременная память становится рыхлой, ненадежной, а в голове никак не выстраивается последовательный гештальт. Что вообще привело его сюда? Вениамин хмурится.
И не сразу замечает некое движение в зале: будто еле слышный шорох проходит по рядам. Он ищет глазами причину появившегося, почти физически ощутимого беспокойства и видит еще одну девушку, неспешно идущую по залу, чем-то похожую на первую- фигурой, прической,- но одетую в форменный брючный костюм. А еще в ней нет никакой скованности. Она идет, как плывет, слева- направо и обратно вдоль каждого ряда, ткет полотно, пишет строку, внешне расслабленно, даже рассеянно, но никто из притихших зрителей не укрывается от ее внимания. Билеты ни у кого не проверяет, однако Вениамин не обманывается на этот счет.
Я что-нибудь придумаю, безуспешно старается он себя успокоить. Что мне могут сделать?
Вениамину становится душно, рубашка предательски липнет к телу. Я ошибся, просто ошибся, боже, какая разница, я ведь заплатил за билет.
А девушка поднимается все выше в своем неумолимом, неизбежном как маятник движении; Вениамин чувствует, что его страх много больше ожидаемого- непропорционально значению проступка. Он косится на свою соседку по ряду- она совсем опустила голову- волосы как вуаль,- и ему становится еще страшнее. Чудовищно, до боли обостряется слух: различим каждый шорох, каждый подавленный вздох в гулком пространстве зала... и эти шаги по красной ковровой дорожке...
Она идет уже по предпоследнему ряду, который совершенно пуст. Это, кажется, не имеет значения.
Вениамин и сам больше не в силах поднять голову и жалеет, что ему негде спрятать лицо.
Она останавливается. Впервые за все время заведенный ритм нарушается, вообще сходит на нет, и зал наполняется новой, леденящей атмосферой.
Вениамин не видит, но знает, что девушка стоит прямо напротив него на предыдущем ряду. Или напротив пустого кресла между ним и его соседкой. В эту бесконечно длящуюся секунду Вениамин совершенно забывает как дышать.
-Выходите,- вдруг слышит он. Голос тихий, спокойный, при других обстоятельствах даже приятный, но Вениамин все равно чуть не вскрикивает от внезапности, от ужаса, от всего вместе.
Все кончено. Горячая волна пробегает по всему телу, но в оцепенении Вениамин не шевелится, как будто прирос к месту. Он знает, что это карающее создание в форме смотрит прямо на него, мучительно чувствует ее прожигающий насквозь взгляд. Но не может двинуться. В то же время Вениамин готов провалиться сквозь кресло, под ним и так уже разверзлась бездна. У него звенит в ушах.
Это не может длиться вечно; мгновение тянется, истончается, вибрирует, и на самой границе разрыва Вениамин замечает движение краем глаза. Девушка, сидящая через одно кресло молча встает и обреченно, безропотно идет к выходу- в тишине, накаленной до самого предела, но так и не взорвавшейся чем-то неожиданным и неистовым.
Вениамин делает судорожный вздох, поднимает голову, смотрит сквозь внезапные слезы. Никто не отвечает на его взгляд.
Одна девушка удаляется, потупив глаза, пропадает за плотной портьерой, скрывающей выход, другая, чем-то неуловимо похожая, с интересом смотрит ей в спину, потом поворачивается- и да, она стоит прямо напротив Вениамина, стоит еще долгие мгновения, но смотрит куда-то мимо, слегка склонив голову.
Затем она проходит, уходит, исчезает. По залу словно бы проносится единый вздох облегчения. Вениамин хочет упасть и корчиться на полу между рядами. Он тщетно пытается взять себя в руки.
Что это было? Что это было?- думает он, поминутно сглатывая вязкую горечь во рту.
Атмосфера в зале снова меняется: теперь это предвкушение, нетерпеливое ожидание. Свет гаснет, но ярче становится бездонная белизна экрана. Вениамин, все еще погруженный в свой личный хаос, видит над собой ослепительное сияние, пульсирующее стробоскопическими вспышками, и ему представляется некий древний кинопроектор и широкая пленка, заряженная хитрыми петлями, бегущая по зубчатым и гладким роликам от одной бобины к другой. А рядом еще пара кинопроекторов, ждущих своей очереди. И усталый киномеханик, готовый быстро склеить пленку, если вдруг случится обрыв. Маловероятно, что все именно так, но картинка завораживает и чем-то успокаивает. Вениамин все еще дышит прерывисто, но теперь смотрит на экран. И почти не моргает.
Сеанс начинается.
И теперь они едут, ты знаешь, по полям и лугам, и грунтовая колея слегка пылит под тележными колесами. На далеком горизонте, за дремучими лесами собирается долгожданная гроза. Что ты чувствуешь? Ты ведь тоже лежишь в этой телеге на копне сена и тебе хорошо. Ты этого не осознаешь, но возможно, это счастье. Ты и не смог бы его узнать, оно всегда приходит как данность. Воздух словно искрит в потоках изменчивого света, рассыпается лучами в листве проплывающих мимо рощ.
Запах зеленого, вкус красного.
Я, думаешь ты, он или кто-то. Я живой.
Я впитываю эти мгновения, впитываю бессознательно, даже не задумываясь, а в голове ежесекундно собираются, выстраиваются и закрепляются цепочки новых связей. Наверно, все это только химия. Вкус красного, запах зеленого. Но так пьют студеную колодезную воду в жаркий летний день. Так сидят у реки на утренней зорьке. Так смотрят в подернутую таинственной дымкой даль.