— Почему же в таком случае вы не заходите ко мне во дворец Сильва, сир? Мои двери никогда не будут закрыты для вас, напротив…
— Но будут ли они закрыты для Переса, когда я приду к вам? Или же мне придется ждать своей очереди?
Улыбка погасла на лице принцессы. По отношению к такой женщине фраза была явно неудачной.
— Сир, друзья, которых я принимаю, приходят, чтобы доставить мне удовольствие или развлечь меня. Но не для того, чтобы вести счет своим визитам или выгадывать очередь! И не для того, чтобы задавать вопросы.
Крайне уязвленный Филипп II стиснул зубы и столь же холодно склонил голову в знак прощания.
— Прекрасно, мадам… В один из ближайших вечеров мы убедимся в этом!
Итак, примирение не состоялось, однако король, страдая от ревности, все-таки не счел возможным впутывать в свои сердечные дела Святую Инквизицию. Между тем, получив отповедь от короля, Хуан Эскове-до отнюдь не сложил оружия. Злоба его к принцессе только возросла, и с помощью одного из своих друзей, королевского секретаря Матео Васкеса, который терзался страшной завистью к Пересу, он развязал против обоих любовников целую кампанию. В ход пошли клеветнические пересуды и хитроумные измышления, в которых были очень умело перемешаны правда и ложь. Вскоре злые языки заработали вовсю — особенно усердствовали те люди, которым не давали покоя знатность и богатство Аны и высокое положение Переса при особе короля. Пользуясь тем, что влюбленные почти не таились, недоброжелатели стали утверждать, будто принцесса проматывает наследство своих детей ради обогащения Переса.
Ана и Антонио стоически переносили волну слухов и на ту грязь, которой пытались их замарать, отвечали одним лишь презрением. Однако терпению принцессы Эболи пришел конец, когда она обнаружила, что Эско-ведо раздобыл дубликат ключей от двери ее собственного дворца: однажды вечером, выйдя из спальни, она столкнулась с ним нос к носу в коридоре.
Принцесса пришла в ярость, которая только усилилась, когда обнаруженный в чужом доме интриган, даже не думая извиняться за свое возмутительное вторжение, осмелился читать ей мораль и упрекать за «распущенность». Не тратя лишних слов, Ана де Мендоса позвала своих людей.
— Вышвырните его отсюда! — крикнула она. — И знайте, что вы ответите мне головой, если он когда-либо снова появится здесь!
Слуги схватили Эсковедо, который отбивался изо всех сил.
— Берегитесь, сеньора! — вопил он. — Я не из тех людей, кого можно прогнать, как собаку!
— Как собаку? Вы хуже собаки! Вы просто мерзкий шпион! И советую вам не попадаться мне на глаза, если вы дорожите своей жизнью.
Мгновение спустя Ана, рыдая, упала в объятия Переса.
— Я не могу больше! Пока этот человек жив, он не оставит нас в покое. Он отравляет даже воздух, которым я дышу. Если ты хочешь, чтобы мы были вместе, Антонио, выбирай: или я, или он!
Перес долго молчал, давая ей возможность немного успокоиться, затем ласково сказал:
— Не плачь, Ана. Клянусь тебе, что ты будешь избавлена от Эсковедо… избавлена навсегда!
Сознавая, что на сей раз перешел границы приличия, Эсковедо на какое-то время затаился. Перес воспользовался этим, чтобы окончательно подорвать доверие к нему короля — по правде говоря, и без того довольно хрупкое. Проще всего было внушить монарху, что дон Хуан Австрийский замышляет измену и готов отказаться от Нидерландов ради власти в Испании. Угрюмый и от природы подозрительный Филипп II сразу поверил этому, поскольку никогда не любил брата и завидовал его славе победителя при Лепанто. Оставалось убедить короля в том, что особую опасность представляет доверенное лицо принца…
Между тем Эсковедо дважды чуть не отдал богу душу от яда, подложенного в еду. Но либо доза была плохо рассчитана, либо бывшего конюшего спасло отменное здоровье — как бы там ни было, он отделался лишь тяжелой болезнью. Естественно, злоба его к любовникам только возросла, и он вновь принялся распускать грязные слухи.
Время шло. Один месяц сменялся другим, и принцесса приходила в отчаяние от постоянной угрозы, которую нес в себе этот мстительный человек, преследующий ее своими измышлениями, не имея на то никакого права. Наконец терпение ее иссякло, и она решила взять дело в свои руки.
31 марта 1578 года Хуан Эсковедо, возвращаясь вечером домой, был окружен людьми в масках и застрелен из аркебузы. Принцесса Эболи вздохнула спокойно — ей казалось, что она спасена.
Увы, это заблуждение длилось недолго! Однажды ночью, когда Филипп II при свете факелов направлялся в свой дворец после посещения Эскориала, к его ногам бросились, требуя правосудия, ближайший друг убитого Матео Васкес и недавно прибывшая в Мадрид жена Эсковедо.
— Кого же должно защитить правосудие? — холодно осведомился король.
— Моего мужа, которого подло застрелили у порога собственного дома! — вскричала сеньора Эсковедо, задыхаясь от рыданий. — Я требую суда над убийцами!
— Кто же они? Вы их знаете?
— Мы обвиняем принцессу Эболи и Антонио Переса! — яростно воскликнул Васкес. — Это они приказали убить его, потому что он говорил о них правду!
— Сеньор Васкес, — резко оборвал его король, — я уже предупреждал, что не потерплю бессмысленных воплей и обвинений без доказательств. Эсковедо мертв, но у него было много врагов. Даже по отношению к нам самим его поведение нельзя назвать безупречным. Правосудие свершится, однако прежде нам необходимо выяснить все обстоятельства дела.
— Здесь нечего выяснять! — дерзко выкрикнула женщина. — Я уверена в том, что говорю, и готова в этом поклясться!
От свиты короля отделилась высокая фигура кардинала Толедского. Необычайно мягким голосом он осведомился:
— Готовы ли вы поклясться на Евангелии, дочь моя… перед Святой Канцелярией?
В глазах женщины мелькнул ужас. Она смотрела на красную сутану кардинала с нескрываемым испугом, а когда вспомнила, что он брат принцессы Эболи, окончательно смешалась и начала бормотать что-то невразумительное.