«Смиренно умоляю тех, кому попадет в руки эта шкатулка, оказать мне услугу и вручить ее госпоже маркизе де Бренвилье, проживающей на улице Нев-Сен-Поль. Содержимое этой шкатулки принадлежит ей одной и только для нее является ценностью, тогда как для всех прочих людей никакого интереса не представляет. В случае же, если означенная госпожа де Бренвилье умрет прежде меня, сжечь эту шкатулку целиком, не раскрывая ее и не заглядывая внутрь. Дабы не совершилось сие по неведению, оставляю это письмо и клянусь обожаемым господом нашим и всеми святыми, что таково мое последнее желание и такова моя последняя воля. Если же кто поступит вопреки изложенному выше, то погубит душу свою навеки. Писано в Париже, двадцать пятого мая, пополудни. Подпись: Сен-Круа»…
Ах, эта шкатулка! Проклятая шкатулка, которую Сен-Круа при жизни не хотел отдавать любовнице, видя в ней самую надежную свою защиту. Именно из-за этого жалкого деревянного ларца обрушились на маркизу все ужасы и кошмары, пережитые после смерти любовника! Мадам де Бренвилье сделала все, чтобы раздобыть шкатулку, которая таила в себе ее гибель, поскольку в ней содержались весьма откровенные письма, склянки с ядом и долговые расписки. Но усилия ее оказались тщетными: ей не только не отдали злополучный ларец, но раскрыли его и изучили содержимое. Вследствие этого был арестован и подвергнут пыткам подручный маркизы по имени Ла Шосе — разбойник, убийца и отравитель, которого она возвысила до положения любовника, ибо не знала другого средства привязать к себе мужчину. Мадам де Бренвилье едва успела бежать.
Миниатюрная и изящная маркиза с невинными голубыми глазами, напоминавшая сложением девочку-подростка, перебралась в Англию. Там она и узнала о том, что Ла Шосе колесовали, а ее приговорили к смертной казни как сообщницу. Охваченная ужасом, мадам де Бренвилье вновь обратилась в бегство и добралась до берегов Фландрии на жалкой рыбачьей лодке. Море было таким бурным, что в пути ей много раз казалось, что пришел ее смертный час. Во Фландрии же бушевала война, и, подобно уносимой ураганом птице, она металась из города в город, побывав в Антверпене, Брюсселе, Камбре, Валансьене и, наконец, задержалась в Льеже. Ей оставалось уповать только на неприкосновенность святого убежища, и она устремилась в монастырь урсулинок.
Лишь когда тяжелые ворота захлопнулись за ней, она вздохнула спокойно: с безумной гонкой было покончено. Никто не явится за ней сюда, в обитель святых сестер, ибо у этого порога кончалась власть мужчин с их правосудием. Надо было только оставаться в этих стенах до тех пор, пока о ней не забудут, пока скандал не утихнет и не утомятся ее враги. А пока она была в безопасности — по крайней мере, так ей казалось…
Впрочем, мадам де Бренвилье действительно никто не тревожил вплоть до февральского дня 1676 года, когда сестра-привратница постучалась к ней в келью, чтобы сообщить о неожиданном визите:
— С вами желает поговорить аббат Дюваль, мадам.
Маркиза широко открыла глаза.
— Аббат Дюваль? Кто он такой?
— Не знаю. Он сказал, что приехал из Франции с новостями для вас. Больше он ничего не пожелал объяснить. Он будет говорить только с вами.
Новости из Франции! Маркиза давно терзалась тем, что не имеет оттуда никаких известий. Но все это было так неожиданно… Впрочем, поскольку речь шла об аббате, ей нечего было опасаться. Накинув на плечи шелковую шаль, она последовала за сестрой-привратницей в приемную.
Аббат ждал ее, расхаживая по комнате и держа шляпу в руке. Мадам де Бренвилье, сохранившая все навыки опытной кокетки, с удовлетворением отметила, что он молод, хорошо сложен и довольно красив, невзирая на свою сутану. Они обменялись церемонными поклонами, и сестра-привратница скромно удалилась, оставив их одних.
— Вы привезли мне новости из Франции, отец мой? Кто вас послал? Кто же еще помнит о несчастной женщине, оставленной и преданной всеми… даже собственным мужем, который совсем забыл о брачном обете?
Если аббат и подумал, что сама белокурая маркиза в свое время не слишком почитала означенный обет, то ничем этого не показал — напротив, улыбка его была полна сострадания.
— Мне известно, — сказал он, — что маркиз наотрез отказался встречаться с вами, невзирая на ваши мольбы.
— Жалкий человек! Он потерял всякое понятие о христианском долге и милосердии. Представляете, он заявил: «Она меня отравит, как других…»
— Это в самом деле ужасно. Но послал меня к вам не он. В последнее время я жил в монастыре ораториан-цев в Обервилье, где познакомился с человеком, который к вам глубоко привязан. Господин Брианкур просил передать, что он вас по-прежнему любит и что ему удалось получить известия о ваших детях. Они чувствуют себя превосходно и…
— А мой процесс? Как обстоит дело с моим процессом?
Аббат тяжело вздохнул.
— Плохо… и даже очень плохо! Ваш слуга Ла Шо-се ни в чем не сознался под пыткой, но назвал ваше имя перед колесованием, и теперь вас повсюду разыскивают. Поэтому друг ваш просил передать, чтобы вы ни в коем случае не покидали Фландрию.
— Но ведь это уже почти Франция… здесь находятся королевские войска!
— Они не останутся тут надолго. В скором времени король уступит Фландрию испанцам, и вы будете в такой же безопасности, как если бы пребывали в самой Испании. Впрочем, господин Брианкур намерен сам прибыть сюда…
Разговор, который так заинтересовал маркизу, затянулся, становясь все более дружеским и непринужденным. Положительно, этот аббат был очарователен! И какие у него красивые глаза… Давно лишенная мужского внимания, мадам де Бренвилье начала кокетничать с ним и вскоре обнаружила, что ее улыбки воздействуют на него сильнее, чем он хочет показать. И она без особого труда добилась, чтобы он обещал прийти завтра — чтобы «утешить бедную затворницу».