— Тетя Фрося, у вас есть фотографии Толика? — нашелся Алеша. Танечка побежала в комнатку и принесла старенький семейный альбом. Посмотрели фотографии: а вот и друзья юности — Лешка с Толькой… Альбом кончился. Алексей захлопнул его и решительно выпалил:
— Анатолий погиб в разведке, в честном бою! Перед смертью я дал ему клятву, что, если останусь жив, навещу вас, дядя Ваня и тетя Фрося, и Танечку. Вот я и пришел. Я долг свой выполнил!
— Алешенька, сыночек, а где могилка Толика? — сквозь слезы выдавила несчастная мать.
— Он похоронен в братской могиле погибших советских воинов! Они отдали свои жизни за освобождение польского народа от фашистских захватчиков. Сейчас еще никто не знает точно, где эта могила. Но я думаю, что поставят памятник и высекут имена каждого, кто там захоронен…
— Ты видел, Алеша, его мертвого? — спросил отец на выдохе, поперхнувшись слюной.
— Я видел его живым! Он был смертельно ранен и скончался в медсанбате. Он умер на операционном столе… Больше не могу, не спрашивайте меня! Я все сказал, что видел и что знал… — Алексей заплакал, спазмы душили его. Он наклонился на стол и разрыдался…
Все молчали. Потом дядя Иван обнял Алешу за плечи, стал успокаивать. Галерин никогда в жизни так не плакал, у него словно накопилось, словно прорвалось, и он не стеснялся своих слез…
Тетя Фрося не шевелилась.
Она замерла, прижав к себе Танечкину головку, молча переживала сообщение Алеши. Дядя Иван пригласил гостя в горницу. Алексей увидел на стене большой портрет Анатолия Иванькова в военной форме. На уголке рамки была черная ленточка, повязанная бантом.
— Прощай, друг Толя! Клятву свою я сдержал! — прошептал Галерин.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ, ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
Снова Алексей Галерин шёл по шоссе. Спуск, подъём, крутые повороты. Обратный путь до станции Кабарда далёк. Курсант шёл и размышлял: «Отпуск летит быстро. Уже прошла неделя… Когда же я попаду домой… Но хорошо, что разыскал Иваньковых, на душе стало легче… Надо торопиться…» Он прошагал километров пять. Ни одна машина не обогнала. Ещё десяток шагать. Волновался, не знал точно, когда придет единственный в сутки поезд. Известно только — вечером.
Где-то за поворотом сзади услышал топот копыт и постукивание колёсных ступиц телеги. На такой транспорт он не рассчитывал, а потому не придал ему значения. По-прежнему шагал быстро. Дорога пыльная, сапоги поблёкли, спина влажная… Оглянулся: пара лошадей тянет телегу.
— Тпру-у! Садись, служивый, подвезу! — услышал он бодрый окрик ездового.
— Спасибо, батя, дойду, я молодой!
— Воля твоя, парень! Куда путь держишь?
— На станцию мне!
— Ну, так садись! До посёлка Кура-Гура подвезу, а там три версты до станции, добежишь!
Алексей прыгнул на ходу и утонул в соломенной подстилке. Он оперся локтем о куль с овсом, и ему стало так удобно, словно в колыбели. Лешка замер от удовольствия. Ноги гудели, влажная майка липла к телу. Невольно думалось: «Всё же не пешком, только вот успею ли?»
— Несовременная техника — лошади, телега, но и на том спасибо! Как зовут тебя, добрый батя?
— Меня Макаром зовут! — обернулся ездовой через плечо. — Все меня тут знают, всю жисть с лошадьми! Не расстаюсь! Ну, милые, пошли! Ни трактора мне не надо, ни машины! Люблю энто тягло! Послушное, безотказное, ежели с ним по-хозяйски! Да вот с кормами худо…
Тощие кони вяло волочили повозку. Чтобы быстрее — их надо крепко хлестнуть, но ездовой не злоупотреблял кнутом: лишь изредка понукал, да вхолостую помахивал — везут, ну и ладно.
— За рулём тоже хорошо, дядя Макар!
— Не, пока живу, работаю, коней не оставлю. До войны лошади в почёте были! Я конюхом работал в стройконторе, так, поверишь, если бы не лошади — ничего не построили бы! Тёс, доски — подвези! Рамы, стекло, гвозди, раствор — всё лошади в ходу… Машины? Жди машину, когда придёт, — до обеда и потеряешь время! Но! Веселей на горку! Привык я к лошадям! Милое дело!..
— Дядя Макар, а в какой стройконторе до войны работал?
— Ну, в какой! В этой… в нашей стройконторе, на Золотой! Сгорела Золотая Гора! Начальник у нас Джутовский был…
— Джутовский? На Золотой Горе? Мой отец у него работал в стройконторе! Бухгалтером был! Может, знали? Дядя Макар?
— Фамилия как, отца-то? Был у нас бухгалтером Николай Иванович Гале…
— Дядя Макар! — Вскочил Галерин, — Стой, дядя Макар! Я — Галерин, сын Николая Ивановича! — Он ухватился за плечи Макара и потряс его!
— Тпру-у-у! — потянул за возжи конюх. Оба седока соскочили с телеги и обнялись.
— Неужто Николая Ивановича сын? Зовут-то тебя как?
— Алексей я, Галерин!
— Стало быть, Алексей Николаевич! Сын Николая Ивановича! Вот так штука, вот так встреча! Как сейчас помню нашего бухгалтера, Николая Ивановича… Да! Слыхал, слыхал, я знаю, — понизив тон с искренним сожалением сказал Макар, — погиб твой батя, сгинул на войне! Сразу погиб, как ушёл на фронт… Жаль очень… Ну, садись рядом на сиденье, поехали! Но, любезные!
— Откуда, дядя Макар, вы о гибели отца знаете?
— Жена Джутовского сказывала.
— О смерти отца мать узнала только в сорок пятом году, а погиб он в сорок втором. Всю войну мы ждали вестей от отца и ничего не знали о его гибели.
— Так вот, из военкомата пришла бумага на стройконтору в сорок четвёртом году, в конце, кажись, года. Джутовская тогда начальницей была вместо мужа, значит! Работала! Вот она и разыскала адрес твоей матери и сообщила ей. Понял?
— Вот оно что! Мать эвакуировалась с семьёй на Урал, и если бы не Джутовская…
— Марья Петровна и сейчас переписывается с твоей матерью. Стало быть, Алёша, мы как родные-близкие встретились… Вот какое дело выясняется… Но, милые, веселее, пошёл на горку… А сейчас ты куда направился, если не секрет?
— Не секрет, дядя Макар! К дедушке, к маме еду! Ещё до войны мой дед Степан Егорович в Калмыцкие степи подался. Когда война кончилась, мама тоже туда перебралась! Край там благодатный…
— Стало быть, ты, Алексей Николаевич, в гости к деду подался! Ну, привет матушке и Степану Егоровичу… А вот и Кура-Гура! Ты, Алёша, с нами не теряйся, пиши в Сусаники Джутовским. Я у них часто бываю. Александр Михайлович без ноги, на костылях. Приехал с фронта весь израненый, больной. Марья Петровна его обхаживает. Сейчас стал поправляться. Расскажу им о нашей встрече — не поверят. Любил он Николая Ивановича за аккуратные бумаги, да деловитость… Тпру-у! Приехали! Ну, прощай, Алексей Николаевич! Очень рад был такой встрече! Теперича добежишь до поезда, успеешь!
Галерин спрыгнул с телеги, и путники тепло распрощались.
Вечерело. В Кабарде и на других станциях за сутки скапливается столько пассажиров, что и тремя эшелонами не увезти. Курсант не мог влезть даже в тамбур. Вагоны набиты до отказа. Галерин подлез под вагон на другую сторону эшелона. Поезд вот-вот тронется, уже дал свисток. Лешка вцепился в поручень, вскочил на ступеньку — там уже сидели двое, — он пристроился пониже. За его спиной дюжий небритый мужик подобрал ноги: вроде, не возражает против ещё одного соседа.
Поезд шёл не спеша. Колёса тяжело отстукивали на стыках: «Тах-тах! Тух-тух» — ритмично колотило по мозгам. Часто останавливаясь, эшелон лениво полз в вечерних сумерках по чёрной степи. На крохотных разъездах, сгоревших станциях такая же толчея, крики, суета при посадке. Все хотят ехать, а мест нет даже на ступеньках — лезут на сцепку, на буферную площадку… Поезд тронулся. Запахло вонючим дымом. Курсант всунул ладони в рукава шинели, прижался к поручню. Те двое, повыше, сидели молча. Так и ползли! «До Армавира бы доехать, — подумал Галерин, — а там люди сойдут, в вагон влезу…»