Вот в это самое время и произошли события, нарушившие покой стареющего Сабуро. Вечером глашатай новостей прошел по деревне, призывая ко вниманию, и сообщил, что, во славу императора, в армию призывают мужчин, достигших девятнадцати лет. Сабуро не спал всю ночь. Куда девались его рассуждения о камикадзе, когда дело коснулось его сыновей! А наутро в дом Сабуро Терасима постучался жандармский капрал. Он принес повестки на призывной пункт.
- Где твои сыновья? - спросил он. - Их надо вызвать.
- Как это сделать?
- Пошли телеграмму.
- Но для этого нужны деньги.
- Сыновьям такая честь - их призывают в армию, а тебе жаль раскошелиться... И это говорит потомок сотсу...
Конечно, Сабуро послал сыновьям телеграмму. Ночью опять не спал и, чуть забрезжил рассвет, побежал к храму молить богов, чтобы сыновей не взяли. Он семь раз бегал до храма и обратно, позванивая в колокольчик, чтобы боги услышали его молитву. Было морозно, за ночь на землю осел иней, гета скользили по закаменевшей дороге, и Сабуро, споткнувшись, порвал хана - ремень на гета у больтого пальца. Дурная примета! Он был огорчен и встревожен, но устало продолжал бежать к храму, перед которым замысловатым иероглифом возвышались красные ворота.
Пройдет несколько лет, и совсем постаревший Сабуро, всю жизнь мечтавший о неродившихся сыновьях, чтобы считать в семье до десяти, потерявший живых, произнесет богохульную и бунтарскую фразу: "Боги давно покинули бедных, почему же бедные еще держатся за богов?!."
Но в то холодное утро Сабуро Терасима верил богам и предкам, которые услышат его молитвы. И хотя боги не вняли страстному зову Сабуро, хотя сыновей все же призвали в армию, он был уверен, что произошло это лишь потому, что он порвал хана на своих старых гета. Ведь всем известно, что оборванный на ноге ремень приносит несчастье.
По старому обычаю, Сабуро сходил с сыновьями в храм предков, чтобы известить предков о переменах в судьбе детей, и сыновья уехали в армию.
И все же боги не оставили своим вниманием сыновей крестьянина Терасима. Их отправили в Токио, где не было никакой войны, где такие же, как они, крестьянские сыновья, одетые в мешковатую защитную форму, жили в длинных, как дорога, казармах. И многие были довольны. Каждый день они получали свой рис, а что касается службы, то самая суровая военная муштра не казалась им тяжелее работы в поле.
Все, кто был хоть немного старше рядовых солдат, - от капрала до командира роты (другие, более высокие начальники были недосягаемы, как император), - все внушали рядовым, что высшая солдатская добродетель есть послушание и выполнение приказаний. Солдат заставляли повторять, как школьный урок: война есть благо. Народ Ямато - высшая раса, ей предназначено небом господствовать сначала в Азии, потом во всем мире. В исполнении этой великой миссии каждый японский солдат имеет преимущество перед другими - умереть на императорской службе.
И еще, чтобы поняли все, даже неграмотные солдаты из самой глухой деревни, им разъясняли: "Японские плотники начинают строить дом с крыши, потом закрывают стены. Солдат - тот же плотник, он возводит Хакко Итио - японскую кровлю над миром, так повелел император Дзимму, внук богини солнца Омиками Аматэрасу..."
И снова и снова: нет выше почести для солдата, как умереть за императора!..
Был на исходе последний зимний месяц - февраль 1936 года. Недавние новобранцы, послушные, как молодые телята, беспрекословно выполняли любое приказание офицеров. Они часами вышагивали на казарменном плацу, стреляли по мишеням, кололи штыками соломенные чучела, кричали "Банзай!" и старательно повторяли поучения о высшей японской расе, которой суждено возвыситься над миром. Иногда солдат поднимали по учебной тревоге, и они в промозглой темноте ночи змеями ползли по сырой холодной земле, вскакивали и бежали в атаку, поражая невидимого противника.
Однажды солдат первой дивизии, как обычно, подняли по ночной тревоге, раздали боевые патроны и погрузили в открытые грузовики. Но почему-то на этот раз машины не поехали, как всегда, в сторону Иокогамы, а повернули к центру столицы. Токийские улицы были непривычно пустынны, и только колонна военных машин высвечивала фарами фасады домиков, рекламные щиты, вывески магазинов. По мере того как автомобили приближались к центру, дома становились все выше, теперь желтый свет фар, отражаясь в стеклах витрин, освещал только первые этажи.
Колонна прошла мимо императорского дворца, отгороженного стеной из крупного тесаного камня и нешироким рвом, заполненным водой. Солдаты благоговейно кланялись жилищу императора, по-военному отдавали честь.
С неподвижными лицами они невозмутимо сидели на струганых деревянных досках, как школьники в классе, только теснее - одной машины солдат хватило бы заполнить целый класс, если бы опять их сделать учениками... Братья Терасима сидели рядом. Дзиро думал о черноглазой Фудзико, и ему было грустно. Ичиро - об отце, вспоминал его рассказ про волка на кладбище, это развеселило его. Они думали о разном с одинаково бесстрастными лицами.
За парком Хибия машины свернули к громаде парламента. Контуры здания с квадратной башней едва обозначались на исходе ночи. Часть машин пошла дальше, к полицейскому управлению, а роте, в которой служили братья Терасима, приказали построиться и не стучать прикладами.
Подошел офицер в каске, с мечом и в белых перчатках. Командир роты вытянулся перед ним, почтительно выслушал приказание.
- Позади парламента находится резиденция премьер-министра. Немедленно окружить здание, занять все выходы. Движение на улице прекратить, при малейшем сопротивлении применять оружие, стрелять без предупреждения...
Командир роты скомандовал: "Бегом!", сам побежал впереди, солдаты с винтовками на плечах устремились за ним, шаркая и грохоча по асфальту каблуками своих башмаков. Сзади, как на учениях, два солдата тоже бегом тащили станковый пулемет, потом залегли с ним на перекрестке улиц.
Наступил пасмурный токийский рассвет. Падал снег, и ветер гнал его, как белый пух, по узкой улице, мимо коричневой стены резиденции премьер-министра. К чугунным воротам подошла группа офицеров. Они звонили, стучали, но никто не выходил, будто резиденция вымерла. Солдатам приказали разбить ворота, но металл не поддавался ударам прикладов. Тогда, вцепившись, как муравьи, в непосильную ношу, солдаты сняли с петель створку ворот и отодвинули ее в сторону. Группа офицеров вбежала во двор, бросилась к зданию, такому же коричнево-бурому, как стена. Застучали в дверь приклады, раздался звон разбитых стекол, на какие-то мгновения все стихло, потом из резиденции донеслись отрывочные пистолетные выстрелы.