Они действительно вернулись, не обнаружив Кидо в его разрушенном доме. Кидо успел спуститься в подземное бомбоубежище и захлопнуть за собой тяжелую бронированную дверь. Теперь он чувствовал себя в относительной безопасности.
В течение всей ночи бунтовщики бегали по его кабинету, Кидо слышал над головой топот их ног. Только под утро пришла помощь. Командующий токийским гарнизоном самолично явился во дворец и приказал солдатам императорской гвардии возвратиться в казармы. Солдаты подчинились приказу и строем ушли из дворца. Послушание было для них высшим проявлением воинского долга. Закон Бусидо! Что касается бунтовщиков-офицеров, все они ушли на гору Атаго и там покончили самоубийством, подорвали себя гранатами.
Путч, вспыхнувший во дворце, был подавлен. Порядок восстановлен, но кто был вдохновителем этого заговора, выяснить не удалось. Адъютант императора генерал Хондзио никого не посвятил в эту тайну…
Япония признала себя побежденной. Начальник генерального штаба Умедзу передал шефу военной полиции приказ, подлежащий немедленному выполнению. Он требовал уничтожить все секретные документы империи.
«Документы, которые могут причинить нам ущерб, попав в руки противника, — указывал Сатбо Хамба, — должны быть уничтожены возможно скорее. Бумаги надо сжигать в бомбоубежищах, бросая документы в огонь один за другим. Секретные материалы, нужные для дальнейшего использования, как-то: списки лево настроенных элементов, всех подозрительных лиц, надлежит срочно перевезти в надежные места…»
В Токио, в других городах Японии в военных штабах и государственных учреждениях запылали бумажные костры. В небо вместе с прогорклым дымом поднимался пепел, и ветер нес черную пургу, наметая по улицам траурные сугробы. Военная полиция уничтожала все, что могло раскрыть тайны государственной важности.
Генерал Умедзу написал еще один приказ: в штаб Квантунской армии он передал строжайшую шифрограмму — немедленно уничтожить все, что связано с работой семьсот тридцать первого института и его филиалов. Для уничтожения использовать отряды камикадзе…
Императорский рескрипт о капитуляции страны Ямато транслировали по радио. Военные действия на Тихоокеанском театре прекратились. Американский флот — сотни кораблей — двинулся к берегам Японии для оккупации поверженной страны. Но в Маньчжурии военные действия все еще продолжались.
Вопреки императорскому рескрипту Квантунская армия продолжала сопротивляться. Войска медлили складывать оружие, на что-то надеялись, тянули время. Гигантская битва, захватившая территорию Маньчжурии, Сахалин, Курильские острова, рассыпалась на разрозненные очаги войны, самостоятельные и не управляемые из единого центра. Война догорала, как большое пожарище. Отдельные дивизии, полки, мелкие группы японских солдат, потеряв связь со своими штабами, цеплялись за укрепленные рубежи, дрались в горах и глухой тайге. По железным и шоссейным дорогам тянулись воинские эшелоны — командование Квантунской армии пыталось вывести из-под удара остатки своих войск. Война кончалась, но не кончилась. А время шло…
Военная разведка Советской Армии предположительно сообщала, что американцы намерены оккупировать часть китайского побережья до того, как туда придут советские войска. В этих условиях нельзя было медлить. Штаб Забайкальского фронта решил пойти на рискованный шаг — высадить воздушные десанты в глубоком тылу Квантунской армии: в Харбине, Мукдене, Дайрене, Порт-Артуре… Десантники должны были опередить хоть на несколько дней наземные войска, продвигавшиеся к побережью.
Несколько позже, когда американские генералы сели за свои мемуары, они подтвердили тогдашние донесения советской разведки: вашингтонские политики распорядились оккупировать восточное побережье и закрепиться в континентальном Китае.
«Тринадцатого августа, — писал адмирал Шермап, — в один из последних дней войны, я вылетел на самолете в район боевых действий, возвращаясь туда после того, как я посетил Штаты. Ночь провел в Гуаме, где адмирал Нимиц сообщил мне, что он только что получил директиву от президента Трумэна — оккупировать порт Дайрен около бывшей японской базы Порт-Артур, прежде чем туда вступят русские…»
Но планам Трумэна не суждено было осуществиться.
Транспортные самолеты в сопровождении истребителей летели на Мукден. Они шли развернутым строем, и под ними, далеко внизу, уплывала назад коричневая земля. Было утро.
Майор Жигалин, заместитель командира десантной группы, прошел в кабину летчиков, встал позади штурмана и через его плечо заглянул в раскрытую путевую карту. Преодолевая звенящий рокот мотора, штурман обернулся к нему и крикнул на ухо:
— Китайская стена… Скоро подходим. — Он указал на хаос горных хребтов, безжизненных и диких. Правее, где обрывались горы, начиналась широкая, до самого горизонта, равнина, покрытая мозаикой полей, паутиной каналов, мутной зеленью озер, исчезавших в серой дымке.
Жигалин посмотрел в ту сторону, куда указывал штурман, но стены не увидел — она слилась с хребтами и отрогами гор. Приглядевшись, Жигалин все же нашел ее, камуфлированную тенями скалистых вершин, ползущую по кромке горных хребтов, нашел и утвердительно закивал штурману.
Сквозь напряжение, неизбежно сопутствующее ожиданию боя, Жигалин подумал: может быть, это последний бой в последней войне, что выпала на его долю…
То, что война подходит к концу, дело ясное. Для него это четвертая война: Хасан, Халхин Гол, Германия, опять с японцами… Но ведь многие захватили еще первую мировую, гражданскую, конфликты на КВЖД, в Испании, в Китае, в Финляндии… Большие и малые войны — все они свалились на одно поколение.
Когда-то он срезался по географии — не мог на карте найти пустыню Гоби, или Шамо, так называли ее в учебниках для средней школы. Напрасно Юрка Ерохин через весь класс громко шептал и подсказывал — не помогло… (Где-то теперь он, Юрка Ерохин, живой ли?) Через десяток лет Жигалин сам очутился в пустыне Гоби, сам пересек ее с танковым гвардейским полком… Теперь гвардейцев посадили на самолеты, они летят в Мукден, чтобы быстрее кончить войну. Войне без пяти минут конец. Как-то непривычно мерить войну минутами, когда считали на годы. Как-то обернется для десантников последний бой?!
Этот бой для гвардейцев закончился благополучно, без потерь, даже весело…
Вскоре открылся город, большой и плоский. В стороне от него аэродром, к которому держали путь десантные самолеты. Истребители вырвались вперед, угрожающе прошли на бреющем полете. Ждали сопротивления, но его не было. На летном поле стояли японские самолеты, иные разбитые — одни остовы, с обгорелыми, словно обугленными, моторами. С земли навстречу десантникам не поднялось ни единой строчки трассирующих пуль, не раздалось ни одного выстрела из зенитных орудий. С аэродрома будто ветром сдувало людей, разбегавшихся в разные стороны.
Транспортные самолеты сделали круг над городом и пошли на посадку. Две сотни гвардейцев-десантников, покинув самолеты, рассыпались по аэродрому.
Неподалеку от того места, где приземлились десантники, стоял большой транспортный самолет с японскими опознавательными знаками. Он, видимо, только что прилетел или вот-вот собирался подняться в воздух. Винты его вращались, образуя прозрачные диски. Из чрева самолета выходили с поднятыми руками люди в военной форме защитного цвета, с оранжевыми аксельбантами. Военные покорно отстегивали мечи, кобуры с пистолетами и бросали все это на землю, к ногам десантников.
Среди них топтался человек в штатском — долговязый китаец в больших роговых очках и темном костюме, свободно висевшем на его тощей фигуре. Из нагрудного кармана его пиджака торчал кончик платка, такого же белого, как отложной воротничок, выпущенный поверх костюма. Жигалин сразу обратил на него внимание. В окружении военных — японских генералов и гвардейцев-десантников — этот человек выглядел очень сиротливо и странно, казался каким-то лишним. К майору подбежал переводчик десантной группы и доложил: